Юрий Константинович Шафраник родился 27 февраля 1952 года в селе Карасуль Ишимского района Тюменской области. В 1974 году, окончив Тюменский индустриальный институт, получил специальность инженера-электрика по автоматике и телемеханике, а в 1980 году, окончив другой факультет того же института, получил диплом горного инженера по технологии и комплексной механизации разработки нефтяных и газовых месторождений. С 1974 года, после окончания института, работал в ПО «Нижневартовскнефтегаз» слесарем-механиком, инженером-технологом, старшим инженером, начальником лаборатории. С 1980 года участвовал в работах по обустройству нового, Урьевского, нефтяного месторождения сначала начальником центральной инженерно-технологической службы НГДУ «Урьевнефть», затем главным инженером, начальником НГДУ, а с образованием ПО «Лангепаснефтегаз» в 1987 году — генеральным директором ПО.
В апреле 1990 года был избран председателем Тюменского областного Совета народных депутатов, а в сентябре 1991 года назначен главой администрации Тюменской области. С января 1993 года по август 1996 года Ю.К. Шафраник — министр топлива и энергетики Российской Федерации. С 1997 года по 2001 год — председатель правления ОАО «Центральная топливная компания». Награжден двумя орденами, лауреат Премии правительства Российской Федерации. Автор ряда книг по проблемам ТЭКа России. Председатель Совета по информации и сотрудничеству топливно-энергетического комплекса (СИСТЭК). Президент Комитета по международному культурному, научному и деловому сотрудничеству с Ираком. Женат. Имеет сына и дочь.
— Юрий Константинович, ознакомившись с вашей биографией, я попытался вычертить кривые вашей жизни на каждом из ее этапов. Вот, условно говоря, производственная часть вашей биографии: кривая ведет от слесаря до руководителя крупнейшего нефтегазового предприятия. То есть, линия неуклонно восходящая. Берем вторую часть вашей биографии, связанную с государственной деятельностью: здесь кривая еще круче загибается вверх — от председателя Совета и главы администрации Тюменской области до федерального министра, отвечающего за важнейший участок экономики, с последующим резким обрывом или обломом. Наконец, третья часть вашей биографии связана с вашим пребыванием в недрах гражданского общества, бизнеса — здесь наличествует какая-то другая, очень сложная кривая, которую я даже не могу описать. Как Вы сами рассматриваете этапы вашей жизни? Какую формулу вы бы для каждого из них вывели?
— Я порассуждаю по этому поводу, а соответствующие формулы, может быть, выведите Вы сами. Потому что формул как формул у меня нет. Первое. Как говорят, чтобы добиться какого-то успеха в жизни, надо в нужное время оказаться в нужном месте. Все, конечно, обстоит несколько сложнее, но тем не менее. Я благодарен судьбе, что родился, вырос и встал на ноги именно в тот период, когда полным ходом шло освоение Западно-Сибирского нефтегазового комплекса. Еще учась в институте, отчетливо уяснил себе: без Севера и без большого дела я не смогу жить. Судьба есть судьба: она решает, оказаться тебе там или оказаться не там. Хотя надо понимать, что время было очень требовательное, в том числе по отношению к тем, кто оказался там.
Оглядываясь назад, прихожу к выводу, что с точки зрения физических, психологических, моральных нагрузок мне в те годы приходилось гораздо тяжелее, чем сейчас. Это при той ситуации, что у нас сейчас сложилась: происходят беспрестанные разделы и переделы собственности, люди то поднимаются до небес, то падают наземь. То (прошлое) время, по моему твердому мнению, все-таки было жестче. Нужно было, сцепив зубы, во что бы то ни стало делать дело. И независимо ни от каких побочных обстоятельств — если ты его делал, то само дело толкало тебя вперед и вверх.
Тогда Тюмень бурлила, как гигантский котел; обстановка была практически фронтовая. И если ты не соответствовал ей, то тебе не могли помочь в конечном счете ни сват, ни брат, ни связи, ни знакомства. Это не значит, что Тюмень была каким-то идеальным местом. Просто ситуация в Тюмени в тот период не позволяла всем этим факторам срабатывать в полную силу. И вот еще какой момент: замечательно, что Россия получила в наследство целую плеяду людей, сформировавшихся в Тюмени и вышедших оттуда, ныне все еще потенциально сильных. Я мог бы сходу назвать не один десяток фамилий нефтяников, газовиков, строителей, с которыми вместе вступал в жизнь и которые великолепно проявляли себя на любом поприще. То же самое можно сказать и об энергетиках. О тех, кто возводил газопроводы и нефтепроводы.
В самом деле, такого проекта, как освоение Западно-Сибирского комплекса в 1965—1990 гг., в мире не было. Не было ни по объему вложенных средств, ни по полученному государством полезному эффекту от этих вложений. Атомный проект, космический проект — все меркнет по сравнению с освоением Западной Сибири. Вот и судите: повезло мне или не повезло? Считаю, повезло. В том числе повезло и с точки зрения моего формирования в качестве руководителя. Пройдя путь от оператора до руководителя крупнейшего объединения, я имел возможность набраться опыта у людей — от Суздальцева до Кузоваткина — на Самотлоре. Поверьте, для Западной Сибири это легендарные руководители! А потом, как это водилось в ту пору, меня, еще совсем молодого, бросили на освоение нового района. Вот это я называю везением: нефтянику — и начать с нуля! Да это же просто мечта! И дело не только в нефти. Это и новые дороги, новые населенные пункты. Мне довелось принять участие в строительстве двух новых городов.
— Это каких же?
— Лангепас и Покачи. Вы только подумайте: за время моей работы добыча нефти в осваиваемом районе поднялась от 0 до 30 миллионов тонн! Да после одного этого можно считать, что твоя жизнь состоялась! Что касается формулы жизни, если вернуться к ней, я не воспринимаю определения «восходящая» или «нисходящая» кривая. Для меня важнее внутреннее самоощущение. Состоялся ты или не состоялся? Как я отношусь к тому, повторяю, труднейшему периоду в моей жизни? Были случаи, что от перенапряжения, что называется, выходил из строя и попадал на больничную койку. А бывало и так: на одном предприятии, где мне довелось трудиться, за два года сменились шесть начальников. Я стал седьмым. Причем большинство предшественников были достойными людьми. То есть, была такая костоломная машина производства, что чуть-чуть не выдержал, сдали нервишки — и привет.
Для меня очень важна моя внутренняя самооценка. Поэтому постоянно стараюсь оценивать свои действия как бы со стороны. Будучи генеральным директором в Лангепасе, даже письменные анонимные опросы своих коллег проводил. Уверяю Вас, что это была не дань моде, а внутренняя потребность. Каждый этап жизни — это как вершина у альпинистов. Одну покорил, а вот уже другая ждет восхождения.
— Юрий Константинович, хотя Вы и отказались от выведения формулы производственного периода вашей жизни, но ответ дали, на мой взгляд, исчерпывающий. А что Вы можете сказать о втором периоде?
— Второй период. Назовем его «государственным»: то есть, мое губернаторство и министерство. Государственная служба. Сейчас невольно спрашиваю себя: с какой это стати я вдруг ушел с территории? Там у меня были прочный авторитет и нормальное отношение людей ко мне. Хотя первый этап дался мне тяжело: вспомните, это были 1990—1991 годы. Плюс к тому я был еще довольно молодым для такой серьезной политической работы.
Так почему же все-таки я расстался с Тюменской областью? Знаете, когда вы от слесаря шаг за шагом доходите до генерального директора крупнейшего предприятия, а затем становитесь руководителем области, а затем вам три раза кряду президент страны предлагает стать министром, — вам в конце концов будет невозможно отказаться от такого настойчивого предложения. Поэтому свое перемещение в Москву на должность министра я рассматриваю не как восхождение, а просто как переход к другой жизни. Была одна жизнь, стала другая. А вот бизнес сейчас — это третья жизнь.
— Вам не кажется, что это иллюзорное представление о множественности вашей жизни, если рассматривать ее в больших измерениях истории? Прошло более 8 лет со времени вашего переезда в Москву, на дворе уже 2001 год. А если взять страну в целом и людей, в ней живущих, тоже в целом, то есть, и нас с вами, выясняется, что в принципе мы все еще заложники того, советского, времени. Ведь ничего нового, по сути, не создано. Мы живем поеданием старого достояния.
— По большому счету это так. По большому. Но, позвольте, я закончу свое рассуждение о формуле этого периода. Если глядеть на вещи немного упрощенно, то каждые 5—7 лет надо менять жизнь. Менять надо либо место проживания, либо работу.
— Либо жену.
— Ну, с женой вопрос очень индивидуальный, здесь закономерностей не выведешь. Думаю, что разные грани жизни — это прекрасно. Я так себя воспринимаю. И, наверное, это близко к формуле. Это не значит, что я кому-то объясняю, взлетел я или упал. Нет.
— Стало быть, Вы азартный человек. Каждая грань жизни для Вас захватывающе интересна, не так ли?
— Это точно. Не знаю, азартный я человек или нет, но что зрелый — это точно, каждая грань жизни мне интересна. И всегда так было. Сейчас я тоже не выполняю какую-то одну роль, например, продавца бензина. Хотя тут мне стыдиться нечего. Нам, нашей команде, удалось наладить дело так, что компания стабильна, завод работает, Москва получает бензин, мы исправно платим налоги. Результат есть. Можете себе представить: Москва — самый дорогой город, а цены на бензин одни из самых низких. Вокруг все колеблется и зыблется, а у нас цены на ГСМ устойчиво умеренные. Мы не зацикливаемся на производстве. Мы занимаемся проблемами, связанными с сотрудничеством России и Ирака. Информационными блоками занимаемся. В парламенте законотворческую деятельность продолжаем.
Я сейчас не министр, команда со мной неминистерская. Но мы стремимся влиять на принятие важных решений. Можно назвать отмеченное тоже гранями жизни. Это насчет формулы. Эти грани наполняют жизнь смыслом и многообразием.
Теперь вернусь к затронутой вами теме поедания достояния. По большому счету, вы совершенно правы: какие цифры ни возьмешь, все они свидетельствуют в пользу такой констатации. Пока еще мы занимаемся поеданием. Правда, что-то и создается, например, наращивается слой почвы. В человеческом, не в земледельческом смысле. Кое-где зерна, уже засеянные, начинают прорастать. Одно время у меня было совсем подавленное настроение. Но случилось так, что я поехал в родной Тюменский индустриальный институт (правда, он теперь стал университетом). Прошел по аудиториям, повстречался со студентами и преподавателями, выступил перед ними. Вы знаете, у меня просто от души отлегло. Почему? Знакомишься с ребятами в аудиториях, а они — кто из Нижневартовска, кто с Сургута, из Уренгоя. Глаза хорошие. Мысли хорошие. Знают, чего хотят. Вот и сын у меня сейчас учится в институте, по нему наглядно вижу. Нет, нельзя сказать, что с 1990 года мы только проедаем. По большому счету — да. Но мы же надеемся, что жизнь берет и рано или поздно возьмет свое, даже несмотря на наши плохие решения и действия.
Правда. Что-то зарождается. Что-то прорастает. Какие-то проекты реализуются. Но, по большому счету, проедаем. Но если исходить из того, чем занимался и занимаюсь, то я вижу и несколько плюсов. Если не мелочиться, то мы располагаем тремя видами ресурсов: земля, богатства недр и то, что я называю железом.
— Вот-вот. Железяки.
— Железо, то есть, все то, что сверху. Железо поделили. Проели. Недра. В 1990 году мы в Тюмени приняли документ о недропользовании. Потом появился закон о недрах и, как там ни крути, была законодательно и фактически введена какая-то система недропользования. А по земле все еще мордобой идет. Все еще не решили эту проблему. Итак, подведем итоги: железо — все плохо; недра — все обстоит пусть не отлично, но нормально; земля — воз и ныне там. Теперь третий пункт — о формуле бизнеса, которым мне приходится заниматься. По бизнесу, как и по жизни в целом, у меня формула одна: результат.
— Достижение?
— Только так. Если нет результата, то все остальное ерунда. Полная. Вы знаете, я даже тост всегда провозглашаю один и тот же: «За мир и труд!» Оказывается, этот девиз существует с древнейших времен. Есть такая древняя индийская книга «Артхашастра», что в переводе с санскрита означает «Наука о практической жизни», или «Наука об управлении государством». По ней учили за пять веков до нашей эры царей и правителей. И там написано: «Благополучие государей и государства — это мир и труд». И дальше идет расшифровка: «Под трудом понимается сумма затраченных усилий для достижения результатов». И в скобках: «Если результат не достигнут, то нельзя называть усилия трудом». Понимаете? Что касается мира, в книге много рассуждений на этот счет, но главное состоит в следующем: «Если ты крепкий и сильный, то к тебе никто не полезет». Все. Так вот, в самом общем смысле бизнес есть результат.
Я до сих пор не могу принять и считать действительно результатом различные действия с ценными бумагами, векселями, зачетами и тому подобным. В здоровой экономике — это еще куда ни шло. А в больной… Я однажды лечил печень. Один мудрый врач мне объяснил: «Если ты не очистил печень, если печень забита, то нельзя принимать лекарства: принимая лекарства, ты всю эту дрянь вгоняешь в кровь. Надо сначала очиститься». Примерно так же дело обстоит с ценными бумагами. Мы сейчас нередко действуем подобно неумному больному, который принимает лекарства, не очистив прежде организм. Отсюда понятно, что такое результат в бизнесе. Ты можешь провернуть какие-то сделки, соорудить какие-то зачеты, совершить какие-то операции с ценными бумагами и получить от этого какое-то личное удовлетворение. Но люди-то от этого не получат ничего.
— Юрий Константинович, еще один непростой вопрос, не знаю уж, приятный или неприятный. Сейчас Россия, некогда индустриальная страна, перешла в разряд сырьевого придатка Запада. Российские руководители превратились в своего рода гадалок, которые уж не знаю, на чем, на кофейной ли гуще гадают: а что же будет с ценами на нефть? Какой же будет конъюнктура на мировом рынке? Это понятно. Меня, однако, интересует вот что: как данная ситуация сказалась на отрасли, создающей продукт, которым Россия сейчас только и может торговать? Если повернуть этот вопрос в личную плоскость, то как все это повлияло на дело, которым Вы занимались всю жизнь? Лучше стало этому делу или хуже?
— В любом случае — хуже. Это точно. Такова моя обобщенная оценка. И не надо от нее прятаться. Можно толковать о том, что шли-де реформы и что-то делалось. Но если брать опять-таки результат, то он отрицательный. Или давайте начнем загибать пальцы: что это означало для бюджета, для страны, для тех, кто работает? Если взять период с 1990 по 2000 год (2000-й был красивым годом по финансовым итогам, но его надо рассматривать как своего рода всплеск) и посмотреть на усредненную картину, то вывод можно сделать только один: за эти годы зависимость страны от ТЭКа возросла. На рубеже 80-х — 90-х мы кричали: «Какой скандал! Страна превратилась в сырьевой придаток!» А что сегодня? Она в еще большей мере стала сырьевым придатком. Разве мы к этому шли, эту цель ставили? Мы говорили о высоких технологиях, еще о многом другом высоком. А что получилось?
Все мы: страна, бюджет, отрасли народного хозяйства, работники топливно-энергетического комплекса, россияне — все мы попали в еще большую зависимость от ТЭКа. Каждый должен спросить себя: это хорошо или плохо? Если смотреть в корень, то плохо. Не трагично. Но не трагично только в том случае, если хватит мозгов справиться с ситуацией. Здесь есть один очень важный аспект. Ни одна из развитых стран не обладает такими сырьевыми ресурсами, как Россия. И эта сырьевая составляющая нашей экономики, если ею неправильно воспользоваться, может из блага превратиться в нечто другое. Противоположное. Есть старая поговорка: «Нашел — потеряешь». Сырьевые запасы — это то, что в нашей экономике не заработано, если угодно, а то, что дал нам Бог. А что не заработано, то приносит мало пользы — не только нам, но и всем на свете.
Приведу наглядный пример. Я как-то взял и посчитал, сколько тонн нефти добывается в России на разных территориях. И как каждая из этих территорий живет. Ненецкий автономный округ является в нашей стране одним из самых забитых и захолустных, занимает примерно 70-е место по старому, госплановскому, интегральному уровню жизни. Между тем в Ненецком округе добывается 89 тонн нефти на человека. 89 тонн! А страна в целом добывает 2 тонны нефти на человека. И живет. Ненецкий округ, который дает 89 тонн нефти на человека, — нищий. А Кувейт дает 43 тонны на человека. И богатый.
— Как такое возможно?
— Вы сами и ответили на свой вопрос. Это возможно тогда, когда неправильно выбрано направление. Вот все допытываются друг у друга: «А есть ли свет в конце тоннеля?» Не это главное, господа! Главное — сначала с тоннелем не ошибиться. Если ты правильно определил направление, то пусть через 10 километров, но свет в тоннеле обязательно появится. Ну, а если ты не в тот тоннель сунулся? В этом случае света можно ждать до скончания веков.
И теперь — по ценам. У меня была статья по этой тематике, опубликованная примерно два года тому назад. В ней обоснован тезис, что в мире только 20—30, максимум 50 миллионов тонн нефти на свободном рынке влияют на мировые цены на нефть. Откровенно говоря, не нужно устраивать вселенского сговора для того, чтобы учинить на мировом рынке повышение или падение цен на нефть. И пока мы здесь, в России, гадаем о том, какой будет динамика цен, где-то там сидит некто, не какой-нибудь злодей, а просто конкурент, и думает себе: «Ах, вы выбрасываете на рынок 120 миллионов тонн нефти! Ну, так я устрою вам хорошую жизнь!» Повторяю, это никакой не демон, не исчадие ада. Он может быть на 100% русским, но он — наш конкурент. И он устраивал и устраивает нам «хорошую жизнь». Если у нас 12 лет кряду средняя цена на нефть была 17 долларов, а по прошлому году мы получили 30 долларов, то отсюда отнюдь не следует, что мы всегда будем иметь цену в 30 долларов.
Если вернуться к сюжету о тоннеле, то можно сказать: пока нет полной ясности с направлением, в каком надо прокладывать тоннель. Я не говорю здесь, выступаю ли я за рынок, за частную собственность или против них. Я всегда был за частную собственность.
— На что? Частная собственность на что?
— На собственность. (Смеется.) Еще в 1987 году, будучи генеральным директором, избирался депутатом и четко прописал в своей предвыборной платформе, что выступаю за частную собственность. Но, во-первых, я за вновь созданную собственность: ты заработай собственность, создай ее. А получить собственность лишь путем дележки государственного имущества — заслуга невелика. Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс создавала и строила вся страна десятилетия, а поделили его за 2 года, при этом реальными собственниками стали от силы 15—20 человек. Созидательных проектов как не было, так и нет. Я не против раздела, но при том условии, что государство на этом что-то зарабатывает. А отдать собственность просто так, задаром — это, знаете ли, сомнительный подарок. Вы скажете: ну, чего нам ворошить прошлое, этот этап прошел. Да, этот этап прошел, но он засел в умах многих, и итоги его еще не изжиты.
— «Вот, мужики, до чего дохозяйновали!» — сказал бы мой дед Фома.
— Приведу пример по Приморью. Сегодня там потребление угля на 20% меньше того, что производилось здесь восемь лет тому назад. Скажите, пожалуйста, кто нам запрещает производить сегодня столько же угля, сколько добывалось прежде, чтобы закрыть все потребности? Никто. Для восстановления уровня добычи нужно максимум 20—30 миллионов долларов!
— А кто же тогда мешает нарастить добычу угля?
— Мы сами, а не какие-то злые люди-перекупщики. Ведь коль скоро в Приморье поменял собственника разрез, который обеспечивал 65% добычи угля в регионе, и за два года на этом разрезе, которому расти и расти, производство угля упало на 2 миллиона тонн, то причем здесь перекупщики?
— Напрашивается, однако, еще один вопрос: если бы существовал специализированный управляющий орган, который бы занимался проблемой топлива, например, в виде Минтопэнерго, то случился бы топливный кризис этого года или нет?
— Сложный вопрос. Но отвечу и на него. Одна особенность этого кризиса является чрезвычайно серьезной, и о ней еще никто ничего толком не сказал. Судите сами: самый благополучный в финансовом отношении год, все расплатились по долгам, причем расплатились живыми деньгами, все бюджеты наполнены. Никаких показаний к тому, чтобы все рухнуло, не было и в помине. Нефти добыли больше, чем в прошлом году, угля тоже немножко больше, газа столько же.
И на тебе — топливный кризис. С какой стати? Говорят, год выдался морозный. Увидите, закончится зима и средняя температура будет примерно той же, что и в предшествующие годы. В трех регионах температура опускалась ниже 50 градусов. Ну и что? Я сам жил в Сибири. Когда случаются такие температуры, то у нас, сибиряков, ничего трагичного обычно не происходит. Да, в такие моменты бывают аварии, но аварии локальные. На их ликвидацию и наваливаются всем миром. И самый тяжелый вывод состоит в том, что кризис произошел и при такой, отнюдь не чрезвычайной, температуре. А ведь март еще не закончился. И не приведи Господь, чтобы средняя температура по марту была хоть на градус ниже, чем обычно: этим регионам не позавидуешь. Потому что запасов топлива нет. А ведь самые острые кризисы в ТЭКе — и в советские времена, и в послесоветские — были в конце февраля и в марте, когда запасы подъедаются, зимнее оборудование изнашивается, а в это время еще ударяют морозы.
Теперь о том, зависит или нет от министерства недопущение подобных топливных кризисов. Разумеется, зависит. И зависит прежде всего от министра. Если, конечно, он специалист и гражданин, который пришел в министерство не для того, чтобы посидеть в кресле, а для того, чтобы проявить себя. Ибо когда прежде всего проявляет себя руководитель? В критической обстановке. Кстати, это относится не только к хозяйственным, но и к политическим деятелям. Сошлюсь, рискуя нарваться на порицание, опять-таки на свой опыт.
Август 1991 года. 19-е число. Встал утром, собираюсь на работу. По радио — сплошная классическая музыка. Нутром почувствовал, что что-то неладное происходит. Пришел на работу — ни до кого не дозвонишься, все телефоны с гербами молчат. Да, и вот сижу у себя в кабинете и понимаю: ведь и так все может повернуться. Ведь чем дальше ты от Центра, тем меньше ты знаешь, что там, в Москве, происходит. То ли завтра всех разгонят, то ли уже сегодня. И оказывается, что Тюменская область была одной из немногих, где был собран сразу же Совет: мы привезли в Тюмень депутатов, иногда за две тысячи километров. Провели сессию. Приняли решение. После сессии я выступил по телевидению (выступление транслировалось и по радио) перед людьми. Не знаю, как мне удалось, но люди успокоились. Вы знаете, потом на меня обрушился поток писем от простых людей, которые год-два вспоминали: «Вот Шафраник, ты тогда так сказал, что у нас будто гора с плеч свалилась». Иными словами, руководитель проявляется прежде всего тогда, когда трудно и когда нужно взять на себя ответственность. Что касается Министерства энергетики, то функций у него сейчас ноль. Министерство развалено. После меня за четыре года сменились шесть министров.
— Раньше это называли «чехарда».
— Хуже. Это бедлам. И тем не менее, если ты член правительства, то ты обязан взять на себя ответственность. Другое дело, что главная вина в разразившемся кризисе лежит не на министре, но от политической ответственности министра никто не освобождал. Он обязан был сделать все возможное и невозможное: мобилизовать все ресурсы, добиться приема у президента, наконец. Но он должен был что-то сделать.
— Лично для меня, как для рядового гражданина России, было совершенно непонятно, почему для выправления положения в Приморье поехал не министр энергетики, а министр по чрезвычайным ситуациям. Для того чтобы возить трубы на самолетах МЧС, что ли? Это вообще нонсенс.
— Задам вопрос как бы в развитие сказанного вами. Как на протяжении вашей взрослой жизни складывалось соотношение между вашей профессиональной работой, политической деятельностью и частной жизнью?
— Ну, видите ли, с возрастом мудреешь — время-то убегает. Надо что-то оставлять и для себя. Когда я занимался производством, из нас выжимали все соки. В половине восьмого я уже был на работе и раньше восьми с нее не уходил. Все было до предела закручено. А каждый звонок домой вечером или ночью — обязательно какая-нибудь авария. Это очень нелегкая жизнь, хотя привыкаешь и к ней. Отсюда не следует, что она драматична — я доволен этим периодом своей жизни. Но она именно такая. Семейная жизнь, конечно, есть. А частная, личная… Что-то для себя планируешь, но очень мало. Главным образом — отпуск.
— Но что все же удалось в смысле обогащения личной жизни?
— Довольно долго я был завзятым театралом. Далее. Я не готовился специально из нефтяного генерала стать руководителем области. Но что-то во мне сидело. Как там Павлов нас учил? Смена деятельности — это уже отдых. Я называю это личностным обогащением. Все равно в жизни надо что-то менять.
— Менять можно, если у человека есть способность адаптации к новому. В противном случае крутая перемена может человека и сломать.
— Ну, она, способность к адаптации, должна быть. Без этого невозможно жить. Но в том-то и сладость бытия, чтобы себя проверять. Поэтому не стал бы так резко разделять личное и неличное в моей жизни: сама смена сферы деятельности — это уже нечто очень личное.
— И что же добавилось к тому, что было?
— Пожалуй, добавилось только одно: не замыкаюсь ни на старом, ни на новом. Я стараюсь сохранить в моей жизни и то, что пришло в нее с производством. Остаются какие-то дела, какие-то проекты, какие-то человеческие связи в той же Тюмени. Вот я недавно издал книгу о Тюмени — не для денег и не для славы же я ее написал! Хочется оставить после себя след. Ведь Тюмень сидит во мне и будет сидеть — это родина.
— А какой от книг заработок?
— (Смеется.) Да и слава, кстати, какая? То есть мой ориентир сейчас —сохранить все благоприобретенное в жизни и ничего не потерять. Это не одно, не два, не три, а целых пять направлений деятельности. Включая какую-то дозу отдыха. Я считаю, именно это можно назвать личностным аспектом моей жизни. То есть, не играть какую-то одну роль. А сохранять за собой все свои роли.
— Трудно верится в то, что Вам удается все сохранить. Ведь каждый переход с места на место, с работы на работу — это не только приобретение, но и большая потеря. Разве не так?
— Да. Это огромная потеря. Но когда я приезжаю в Тюменскую область, в свои родные места, в Лангепас, то получаю заряд энергии на долгое время. Буквально на несколько лет. Теряешь, многое теряешь при переходах и переездах. Но я уяснил, что базовые отношения с людьми остаются, сохраняются. Теперь о Москве. Москва — это, конечно, мегаполис, гигантская мясорубка. Это нечто другое, чем Россия, и я ее оцениваю, как нечто другое.
— Юрий Константинович, после Лопухина пост министра топлива и энергетики семь месяцев оставался вакантным. И вот в министерство пришли вы со своей командой и проработали там долгие годы. Скажите, сейчас сохранились у вас какие-то отношения с бывшими членами вашей министерской команды?
— Назовем это сообществом, а не командой. Вы понимаете, что прийти в Москву, в систему мегаполисных отношений, которые совсем не те же самые, что наши родные, тюменские, производственные, в совершенно своеобразный микроклимат — это отнюдь не простая штука. Я работал министром почти четыре года. И за это время мне удалось не только сплотить соратников и единомышленников, но и все-таки немало сделать. Возьмем только один, может быть, не самый лучший, критерий: если сравнить то количество законодательных актов, постановлений правительства и указов президента, которые нам удалось издать за четыре года, с тем, что было сделано после нас, то соотношение будет примерно такое, как между этим толстым томом и этой тоненькой брошюрой. Может быть, все выпущенные нами документы были дурными, а все появившиеся после нас замечательными.
— Но ведь нужно же было создавать правовую основу для нормальной работы ТЭКа!
— Об этом и речь. На этой основе ТЭК во многом и работает посейчас. Второе, что я хотел бы подчеркнуть, это то, что в министерстве сформировался своего рода мозговой штаб. Его много били, критиковали, но он наличествовал, он действовал. Вот уже четыре года, как я оставил министерство, а все мои многочисленные преемники продолжали опираться на созданный тогда еще кадровый потенциал. Отношения с людьми, которые входили в этот мозговой штаб, у меня по-прежнему отличные. Независимо от того, остались ли они в министерстве или вышли из него.
Теперь об энергетическом сообществе в целом. Особенно благодарными по отношению ко мне оказались шахтеры. Нам удалось вместе с Малышевым за три-четыре года задействовать через Росуголь программу реструктуризации, и сейчас она идет, что называется, накатом. Шахтеры и сейчас время от времени приходят ко мне, советуются.
Что касается нефтяного сообщества, то на его нравы наложил отпечаток более крутой характер проведенной здесь приватизации. Все-таки — самая «хлебная» отрасль. И это сообщество как бы разбито на индивидуальности, в особенности что касается «нефтяных генералов» нового призыва. Старая когорта нефтяников продолжает внутри себя поддерживать контакты, но время очень резко нас развело. Остается политическая элита. Здесь в моем случае все обстоит несколько сложнее. Разумеется, у меня сохранились нормальные и даже дружеские отношения с некоторыми серьезными политиками, кстати, принадлежащими к разным политическим лагерям. Что до меня, я сказал себе: нельзя же всю жизнь быть министром.
— Юрий Константинович, Вы как бы напросились на вопрос, который я остерегался вам задавать: как Вы пережили свою отставку? Долго ли продолжался после нее процесс нормализации?
— Честно говоря, это продолжалось года три. На сегодняшний день я уже четыре года в отставке. Считаю, что первый год в новой жизни немножко был сравним со слепцом, который спотыкается обо все камни; два года ушли на становление; а четвертый год ушел на получение результата. Этой хронологии отвечало и мое осмысление поведения людей, оценка того, кто и как себя вел.
— А обида не гложет?
— Нет. Не гложет. Во мне появился огромный интерес к тому, что в наше лихолетье происходит с людьми. Убежден, библейские заповеди — не просто так. По жизни получается, что какая-то неведомая сила рано или поздно осуществляет акт возмездия человеку, если он совершает неправедные поступки. Например, если он предает. Об этом сказано не только в Библии: «Мне отмщение, и Аз воздам». И у мудрых китайцев, по-моему, есть на сей счет довольно негуманная поговорка: «Если ты добродетельно себя вел, то сиди тихо у воды — труп врага всплывет». Бог каждому судья. Поэтому слово «обидно» ко мне не подходит.
— Как Вы думаете, способно ли российское общество, и в частности наша элита, к объективным самооценкам?
— Вы знаете, я в этом совсем не уверен. К объективной самооценке очень мало способен даже ваш брат, журналист, чья профессия вроде бы — объективная информация. И кто должен писать без гнева и пристрастия. Меня как-то недавно пригласили на один из центральных каналов ТВ выступить в популярной передаче. И я изложил в процессе ее съемки свой анализ, свое достаточно критичное видение нынешней ситуации в ТЭКе, равно как и в нашей экономике в целом. Со мной как бы никто не спорил, никаких рекламаций или замечаний со стороны создателей передачи я не получил. И вот передача пошла в эфир. И я собственными глазами мог убедиться в том, что все мои критические пассажи были аккуратно вырезаны. Почему?
Объективные оценки положения дел в стране зачастую не укладываются в правила игры нашей политической и интеллектуальной элиты, они попросту не нужны. Невостребованными являются не столько какие-то конкретные личности сами по себе, сколько критичная направленность ума. А если нет внутренней потребности взглянуть на себя со стороны объективно, то, значит, не будут сделаны и соответствующие, правильные, выводы. Независимо от того, положительные они или отрицательные. Стало быть, и наши действия, и мысли — а мысль есть великая сила! — все еще ориентированы не в продуктивную сторону. И в этом плане бледнеет различие между левыми, правыми, центристами. Бледнеет все. Ибо закон жизни неумолим: надо быть продуктивным.
Сергей Земляной, «Независимая газета»