Добывать и добывать…
Константин Точилин: Цены на нефть – это, наверное, то, за чем следит каждый гражданин нашей страны. И, пожалуй, не будет преувеличением сказать, что важнее цифры для нас просто нет… Гость нашей студии сегодня – Юрий Шафраник, председатель Совета Союза нефтегазопромышленников России. Юрий Константинович, здравствуйте.
Юрий Шафраник: Добрый день.
К.Т.: В марте Россия установила новый рекорд по добыче нефти. Как к этому относиться? С одной стороны, рекорд – вроде бы хорошо. С другой – не самые лучшие цены на нефть, и стоит ли гнать такое количество по не самой лучшей цене?
Ю.Ш.: Хороший вопрос. Он в себя многое вбирает.
К.Т.: Он вбирает нефть.
Ю.Ш.: И нефть, и всю экономику.
К.Т.: Вот еще о цифрах. В апреле Саудовская Аравия тоже поставила рекорд ‒ 10,3 миллиона баррелей в сутки. При этом саудовцы считают, что их стратегия верная: они не стали снижать квоты и выдавили конкурентов с рынка. Прежде всего, имеются в виду, конечно, компании, которые занимаются сланцевой нефтью. То есть, решение не сокращать объемы добычи с точки зрения саудовцев было правильно. А с вашей точки зрения?
Ю.Ш.: Для России чем выше цена на нефть ‒ тем лучше. Но саудовцев можно понять: они борются за сохранение своего сегмента рынка.
Я бы хотел только подчеркнуть, что нефтяной рынок нельзя оценивать по сиюминутному состоянию. За последние 5 лет в мировой энергетике произошли радикальные изменения, которые, в том числе, отразились и на решении саудовцев. Наиболее значимым свидетельством перемен я считаю трансформацию США из крупнейшего потребителя углеводородов в экспортера. В прошлом году они добывали почти 14 млн баррелей в сутки (в 2 раза больше, чем в 2008 году), тогда как наша добыча составляла чуть больше 10 млн (в 2008 году ‒ 9,95 млн). Кстати, и Саудовская Аравия добывает сейчас порядка 10 млн баррелей в сутки.
И сегодня добыча в США продолжает расти. А саудовцы лишь реагируют на это явление.
К.Т.: Хорошо. Но насколько мы сопоставимы с теми же саудовцами, у которых себестоимость барреля меньше 10 долларов. У нас, насколько я знаю, она в 3 раза выше. А их нефть дороже, чем наша, просто потому, что она выше по качеству. Есть ли смысл нам все равно идти на рекорды, добывать все больше и больше? Не проторгуемся?
Ю.Ш.: Главная цель в торговле ‒ не первенство в объемах добычи, не в рекордах. Главное, как используются финансы, полученные страной от экспорта нефти. Этим вопросом надо каждый день задаваться. Потому что нефть ‒ это действительно национальное достояние. Каждый день нужно спрашивать себя, как мы свое достояние реализуем, с какой пользой для развития всех отраслей экономики, для развития любого бизнеса и роста благосостояния граждан.
Разумеется, и само нефтяное достояние надо постоянно увеличивать ‒ добывать, добывать и добывать, ни в коем случае не роняя объемы добычи. А мы сейчас на «полке». За 15 лет добились многого. В 2000-х годах, в период оживления и восстановления экономики, нефтегазовый комплекс сумел восстановить свои ресурсы. Но именно восстановить, а не приумножить. К 2010-му году восстановительный период завершился. При этом очень заметно выросли объемы добычи нефти и газа, улучшилась система переработки и транспортировки углеводородов. Мы даже превысили показатели, достигнутые в советские времена. К тому же был осуществлен ряд новых крупных проектов, в том числе инфраструктурных, которые позволили нам обеспечить выход на Восток (трубопроводная система «Восточная Сибирь ‒ Тихий океан»), увеличить в 2 раза экспорт нефти по сравнению с советским периодом за счет новых терминалов, Балтийской трубопроводной системы, реконструкции и увеличения пропускной способности транспортных перевалов на Черном море, за счет Каспийской трубопроводной системы.
Да, произошло серьезное восстановление нефтегазового комплекса, но за последние годы нет его интенсивного развития. Потому что наступил период, когда нужно осваивать новые месторождения. Что, в общем-то, и происходит (есть богатое нефтью Ванкорское месторождение, газовые кладовые Ямала: знаменитое Бованенково, осваиваемое Газпромом, месторождения НОВАТЭКа). Но все-таки мы уже приблизились к этапу, когда не будет не только рекордных объемов добычи нефти (с газом дела обстоят лучше), но вполне вероятен её спад. Повторю, сейчас мы на «полке».
К.Т.: Что значит ‒ «на полке»?
Ю.Ш.: Это значит, что мы вышли на окончательный максимум и не сможем из 527 млн тонн нефти в год сделать 600. А вот американцы только в этом году обоснованно планирую поднять добычу почти на 60 млн тонн, причем независимо от намерений Саудовской Аравии.
К.Т.: Хорошо, сейчас добываем относительно много. А как обстоят дела с открытием и освоением новых месторождений?
Ю.Ш.: Прежде всего напомню, что в 2014 г. в России разведочное и эксплуатационное бурение не превысило 21 млн метров. Для сравнения: чтобы увеличить добычу нефти и газа, за последние 6 лет Америка с 60 млн м вышла на100 млн м проходки в год. А нам надо каждый год, независимо ни от чего, приращивать до 15% бурения.
Вот где наша главная проблема и задача. Все остальные тоже сложные, требующие взаимодействия между нефтяной промышленностью и Минфином, Минэкономразвития. Говорю о том, что связано со стимулированием, переходом на другую систему налогообложения. Нужно, чтобы у этих органов исполнительной власти с помощью промышленников появилась правильная модель развития отрасли на длительный период, потому что любые отраслевые метания я считаю преступными, т.к. речь идет о сложном капиталоемком бизнесе, и его нельзя стимулировать сегодня так, а завтра иначе. Поэтому обсуждения на форумах профессионалов должны формировать в Минфине, Минэкономразвития и Минэнерго точный и ясный образ того, как следует стимулировать нефтегазопромышленников, какими рычагами добиваться сохранения и увеличения объемов добычи.
Известно, что у нас самые высокие налоги в нефтегазовом секторе на планете ‒ от 40 до 65%. В Америке они не превышают 32%. Более того, нацеленность российской фискальной системы на налогообложение выручки, а не на финансовом результате компаний, делает добычу на большинстве разрабатываемых месторождений нерентабельной. Необходимо ориентировать налоговую политику на стимулирование привлечения инвестиций в отрасль, переходя на новый режим, основанный на изъятии сверхдоходов.
А пока происходит так, что в США малой компании выгодно добывать 500 литров нефти в день, а у нас никому не выгодно добывать в день даже 5 тонн в сутки на новых месторождениях.
К.Т.: То есть, дело даже не в технологиях. Дело именно в налогах?
Ю.Ш.: Технологии или финансово-экономическая среда? Тут нет особых приоритетов, хотя первична, конечно, экономика. В США производителям создали благоприятные экономические условия, и тогда появились необходимые технологии. Поэтому и у нас самое главное – это создание адекватных задаче развития отрасли финансово-экономических условий.
К.Т.:Эксперты полагают, что более 92% всей добываемой нефти в России приходится на шесть вертикально интегрированных компаний «Роснефть», «ЛУКойл», «Газпром нефть», «Сургутнефтегаз», «Башнефть» и «Татнефть». И всего 3,7% ‒ на независимые нефтяные компании (ННК), не аффилированные ни с государством, ни с ВИНК…
Ю.Ш.: Доля отечественных ННК в общероссийской добыче с 2003 года не превышала 4%. Более того, постоянно продолжающийся процесс консолидации снижает конкуренцию и приводит к сокращению сектора. Доля 7 тысяч ННК в добыче нефти США составляет 46%, и именно благодаря малым и средним компаниям страна добилась снижения зависимости от импорта углеводородов.
В России добыча на старых месторождениях падает, угрожая стагнацией объемов производства в целом, однако государство не торопится поддерживать независимых нефтяников. В отличие от ННК США, которые получают целый ряд налоговых льгот, российские ННК не пользуются практически никакими преимуществами. Федеральный закон №209-ФЗ «О развитии малого и среднего предпринимательства в Российской Федерации» к ННК не применим. Специфические для нефтяного сектора налоговые льготы обычно носят адресный характер и принимаются в интересах ВИНК.
При этом ННК активно участвуют в геологоразведке, способствуют рациональному недропользованию, поскольку работают на небольших малопривлекательных для ВИНК запасах, и создают конкурентную среду, обеспечивающую прозрачность бизнеса и высокую экономическую активность. На примере США очевидно, что в случае разумного стимулирования именно этот сектор становится двигателем прогресса в разработке и внедрении новых технологий.
Я убежден, что запасы ниже, примерно, 5 миллионов тонн нефти или 5 миллиардов кубов газа надо отдать в ведение регионов. Пусть там администрация решает, готова ли она ради новых рабочих мест и обустройства территории предоставить «малышам» возможность добывать на льготных условиях или вовсе без налогообложения. Вот тогда и 500 литров нефти будет выгодно добывать.
К.Т.: Как вы считаете, монополисты допустят такую ситуацию?
Ю.Ш.: Все монополисты зависят от политической воли руководства страны. Думаю, что парламент легко может принять (и обязан принять) закон о свободном ‒ я бы даже сказал приоритетном ‒ доступе производителей всех малых форм к инфраструктуре любых больших компаний.
К.Т.: Вы об этом говорите кому-то из тех людей, которые принимают решения?
Ю.Ш.: Все это известно, давно дискутируется, проведены соответствующие совместные совещания с министерствами. Работа идет. Но нельзя надеется, что высказанное публично представителями нефтегазового сообщества предложение (даже бесспорно полезное) вдруг будет всеми принято. Идет борьба мнений. Взять ту же смену налогового законодательства. Здесь, кроме прочего, кроются большие риски для экономики страны и для деятельности Минфина. Тем не менее, ему в складывающихся обстоятельствах придется задуматься о нефтяниках не меньше, чем Минэнерго. Откуда появится основная валюта без нефти?
Но, как говорится, каждому овощу свое время, и оно на нефтяной «грядке» пока не наступило.
К.Т.: Насколько сильно сейчас санкции бьют по отрасли?
Ю.Ш.: Сегодня по ней сильнее бьют цены на нефть и соотношение рубля к доллару. И только в третью очередь, если не в пятую, – санкции. Если говорить о перспективе, то санкции серьезно скажутся на освоении шельфов, особенно арктических, на разработке трудноизвлекаемых запасов. В то же время это стимул для достижения реального импортозамещения.
К.Т.: А мы сможем добиться этого сами?
Ю.Ш.: Для меня «сможем – не сможем» вообще не существует. Мы смогли создать Западно-Сибирский НГК, т.е. осуществить самый колоссальный экономический проект в мире, несравнимый ни с чем по срокам строительства, по вложениям людских и материальных ресурсов, по темпам достижения намеченной цели.
Можем. Надо только работать.
К.Т.: А есть кому? Ведь мы видим огромный дефицит, например, инженерных и рабочих профессий.
Ю.Ш.: Дефицит был всегда. Индустриализацию осуществляли крестьяне, недавно покинувшие свои деревни. Кадровый дефицит существует во всем мире. Нам, как я уже говорил, надо создавать условия для эффективной профессиональной деятельности, для мотивации людей на профессиональное мастерство, потому что сегодня высочайший профессионализм необходим как никогда.
Но это не значит, что мы должны все делать только сами, отказавшись от сотрудничества с зарубежными партнерами. Можно и нужно обеспечивать льготные условия для деятельности любого инвестора на месторождениях. При том что там будет использоваться 70% оборудования российского производства, или иностранного, но локализованного у нас.
К.Т.: Теперь об Арктике. Насколько легка в добыче арктическая нефть, насколько она нам нужна, через сколько лет можно ждать отдачи от шельфа?
Ю.Ш.: Большая отдача заключается уже в стартовой потребности огромного количества высокотехнологичных рабочих мест. Кроме того, освоение шельфа умножит наш научный потенциал, особенно в области географии, геологии и океанологии, обеспечит заказами академические институты ‒ конкретными заказами, гарантированными, а не для пополнения архивных полок.
Правда, сегодня из-за санкций в освоении арктического шельфа у нас возникло немало проблем, прежде всего технико-технологических. Значит, для их решения правительство должно ставить конкретные задачи перед наукой, производством и бизнесом.
К.Т.: Есть кому решать задачи?
Ю.Ш.: Конечно. Например, ЛУКойлу, который приобрел необходимый опыт на Каспии и Балтике, успешно эксплуатирует Варандейский морской отгрузочный терминал в Тимано-Печорской нефтегазоносной провинции.
К.Т.: Юрий Константинович, что важнее всего при начинании нефтегазового проекта?
Ю.Ш.: Расчет. Чтобы не получилось так, как со Штокмановским газоконденсатным месторождением ‒ одним из крупнейших в мире. Планам его разработки уже больше 10 лет, а работы, говорят, начнутся не раньше 2019 года. А получилось это и по причине слабости нашей аналитической службы, призванной отслеживать приоритетные направления развития мирового нефтегазового комплекса и рекомендовать к реализации наиболее перспективные проекты.
Однако в том, что Штокман не стартовал, беды особой нет. У нас предостаточно других газовых и газоконденсатных кладовых. При этом в проектах подобного масштаба нельзя ориентироваться только на объемы углеводородов. Важно максимально задействовать отечественный производственный потенциал. И адаптация передовых зарубежных технологий должна обеспечиваться здесь и нами. При этом необходимо четко расписать, какие предприятия и когда произведут соответствующее оборудование и как организовать их авансирование.
Критерий оценки проектов: как каждый литр нефти и куб газа будет работать на Россию? Это наиглавнейший вопрос. И с него надо все начинать.
К.Т.: Главное – вовремя задавать правильные вопросы.
Ю.Ш.: Кстати, это ваша профессия. Правильный вопрос ‒ половина ответа, половина осуществления замысла.
К.Т.: Это правда. Юрий Шафраник, председатель Совета Союза нефтегазопромышленников России, был гостем студии программы «Де-факто». Спасибо.