РФ ‒ США: конфронтация и сотрудничество
Интервью Юрия Шафраника, председателя Совета Союза нефтегазопромышленников России, президента Фонда «Мировая политика и ресурсы»
‒ Как вы оцениваете современное состояние отношений между Россией и США?
‒ Надо признать, что нынешний градус конфронтации в российско-американских отношениях очень высок ‒ почти как на грани Карибского кризиса 1962 г. Несомненно и то, что конфронтация отражает глубокий системный кризис доверия между элитами и большую массу накопившихся геополитических противоречий.
Этот кризис был неминуем, и вряд ли логично его персонифицировать с президентством Владимира Путина или Барака Обамы. Но очень важно, насколько ответственно в этих условиях поведение и каковы возможности конкретных лидеров конфликтующих сторон. В этом смысле на Владимира Путина в ближайшие годы будет давить груз личной ответственности за то, как и какой наша страна выйдет из конфликта. И вряд ли можно надеяться, что с приходом любого из новых кандидатов в Белый Дом, даже решительно настроенного на выстраивание баланса с Москвой (что маловероятно), наши отношения удастся ввести в позитивное русло за 1‒2 года. Ведь в настоящее время, в отличие от эры холодной войны, не существует никакой системы координат, в которой стороны могли бы вести диалог (в период холодной войны он был вынужденным диалогом, диктуемым принципом мирного сосуществования). Сейчас все контакты ограничиваются личным диалогом глав дипломатических ведомств двух стран. Кроме того, я бы назвал договором «о взаимном ненападении» позицию военных ведомств России и США в связи с операциями ВКС в Сирии.
Тем более примечательно, что на этом фоне была реанимирована по инициативе американской стороны авторитетная в прошлом дискуссионная площадка ‒ Дартмутская конференция. Это форум, впервые состоявшийся в октябре 1960 г. в Дартмутском колледже США. В период существования СССР он являлся формой диалога между обществами двух сверхдержав. Кстати, в 80-е годы сопредседателями Конференции были корифеи политической сцены Евгений Примаков и Генри Киссинджер.
Современный диалог мы начали в сильно изменившихся условиях и ведем его уже второй год, пытаясь выработать в закрытом режиме общие оценки политико-экономической ситуации в мире и сформулировать такие предложения руководству наших стран, чтобы в зонах геополитических интересов Российской Федерации и Соединенных Штатов Америки можно было достичь разумного взаимодействия.
После очередной сессии Дартмутской конференции в октябре 2015 года я недавно вновь посетил США по приглашению Центра Вудро Вильсона. Состоялись встречи с руководством Центра и ответственными сотрудниками Государственного департамента, а также с Уильямом Бернсом ‒ президентом Фонда Карнеги. Все участники этих встреч выказывали искреннюю заинтересованность в развитии российско-американского диалога. Однако дух конфронтации при этом не исчезал. И исчезнет, полагаю, не очень скоро.
Существенной составляющей политической конфронтации, влияющей на сценарии поведения сторон, является энергетический фактор. Оставим на совести сведущих политологов и аналитиков точное место энергетики в шкале причинно-следственных связей конфликта ‒ главное, что ее роль достаточно серьезна.
‒ Как она проявляется?
Все познается в сравнении. В 90-е и 2000-е годы ‒ вплоть до 2010-го ‒ во всех официальных документах госорганов США, включая Конгресс (тогда даже была совместная рабочая группа «Дума ‒ Конгресс»), наше энергетическое сотрудничество ставилось на первое место. И очень многое было сделано. Достаточно упомянуть такие огромные проекты, как «Сахалин-1», «Сахалин-2», «Каспийский трубопроводный консорциум» или начало совместного освоения арктического шельфа… В России, можно сказать, прописались американские компании «ЭксонМобил», «Шеврон», «КонокоФиллипс», «Бейкер Хьюз», «Халлибертон».
Если охватить всю энергетическую сферу, то пришлось бы долго перечислять проекты, где наше сотрудничество было хорошо раскручено. Но все это происходило, когда энергетический мир был «вчерашним». А за последние восемь лет он радикально изменился благодаря невероятному технологическому прорыву (в том числе в нефтегазовой сфере), совершенствованию возобновляемых источников энергии, приближению к залежам газогидратов… Изменился настолько, что это можно сравнить с рокировкой земных полюсов. И все же есть два главных следствия огромных перемен.
Первое ‒ Америка из крупнейшего импортера углеводородов в мире становится реальным экспортером. Второе ‒ Китай с 2000 года в 5 раз увеличил потребление газа и в 2 раза ‒ нефти, став крупнейшим импортером и потребителем энергоресурсов в мире.
В результате, начиная примерно с 2010 года, у Америки отпала потребность в сотрудничестве с Россией в энергетической сфере, как, кстати, и с Саудовской Аравией. Таким образом, США из партнера превратились в мощного конкурента. В это же время не без американского влияния изменилась энергетическая политика Европы. Нам стали противодействовать в создании «Северного потока» и «Южного потока». Нас стали теснить с европейского нефтяного и газового рынков. Разве это не признаки конфронтационной глобализации со стороны Вашингтона?
Конечно, я как профессионал в энергетике завидую успеху американцев. Это колоссальный успех науки, промышленности, всей экономической политики США. Но нельзя в стремлении закрепить успех в конкурентной борьбе трансформировать партнерские связи в глобальную конфронтацию.
‒ А это выглядит именно так?
Абсолютно. При экскурсе в 2000-е годы (даже при нынешнем уровне обострения отношений между РФ с Западом) вряд ли кто-то из оппонентов стал бы оспаривать мысль о том, что «Россия последовательно интегрировалась в мировые политические, экономические и финансовые институты». Но тогда, правда, мы считали недостаточной динамику этого процесса: шли многолетние дискуссии по поводу виз и других вопросов. На наш взгляд, дело тормозилось не без участия США. И всё-таки интеграция проходила довольно последовательно, включая вступление России в ВТО.
И вот на этом фоне вновь актуализируется санкционный инструментарий, главным манипулятором которого является Америка. Принимать в расчет лишь наносимый санкциями вред России, значит, упрощать проблему. Да, санкции, конечно же, политически и экономически ударили по нашим взаимным отношениям, по интеграционному процессу. Гипотетический вопрос: США должны ответить сами себе ‒ они сознательно хотели прекратить интеграцию России во все сферы международной деятельности ‒ или нет? В этом смысле в России санкции восприняли, прежде всего, как знаковый политический удар.
Если Америка хотела прервать интеграционный процесс, то, считайте, задача на полпути ее реализации. Но нельзя не знать и не учитывать политикам уроки нашей истории: в таких случаях на протяжении всего своего существования Россия начинала мобилизовываться и значимо укреплять внутреннее единство страны…
Верно, что американцы из импортеров углеводородов становятся экспортерами, весомо влияя на конфигурацию мирового энергетического рынка, ‒ молодцы! Но нельзя конкуренцию переводить в плоскость геополитической конфронтации на всех фронтах. Необходим продолжительный и комплексный диалог, чтобы конфронтационность не перешла опасные границы. Следует в этом плане, как я отметил, чаще обращаться к истории, поскольку рецидивы угрожающих политических обострений, полагаю, никому не приносили успехов. Тем более что Россия уже безвозвратно и зримо интегрировалась во все глобальные институты международных политико-экономических и цивилизационных структур, определяющих современное развитие мира. Для меня интеграция ‒ это, прежде всего, общая защита прав человека, его свобод, приоритет международного права, а также свободы бизнес- и финансовой деятельности, передвижения.
А теперь нам приходится, как в начале 90-х годов, искать пути хотя бы к реанимации сотрудничества. Не буду концентрироваться на поиске виновных и причинно-следственных связях того, к чему пришли. Сошлюсь на почитаемых в США представителей элиты.
Небезынтересны, в частности, недавние высказывания в СМИ Почетного сопредседателя Дартмутского диалога Г. Киссинджера, подчеркивающего, что любые попытки улучшить отношения между двумя странами должны включать в себя обсуждение новой расстановки сил в международной сфере.
И почитаемый в США бывший глава ЦРУ Рэй Макговерн также вряд ли может быть уличен в симпатиях к России. Но он считается одним из ведущих специалистов по СССР\России. Так вот, он говорит: «Многие американцы думают, что Россия проводит внешнюю политику, исходя из своих амбиций и желания распространить влияние в мире, и лишь немногие догадываются, что уже долгие годы некоторые решения Москвы ‒ естественная реакция на действия президента Трумэна и его преемников».
‒ Как инициатива США о снятии санкций с Ирана скажется на конкуренции поставщиков газа в ЕС. Не выдавят ли американцы чужими руками Россию с этого рынка?
Сразу замечу, что разблокирование иранского ядерного досье и снятие санкций с Ирана ‒ успех совместных кропотливых усилий, прежде всего, США и России (не в обиду остальным членам «шестерки» международных переговорщиков). Роль Москвы при этом невероятно значительна. Не уверен, что если бы Россия отказалась участвовать в работе группы, то успех был бы предопределен. В то же время не секрет, что от этой сделки Москва ничего не получила. Более того, мы согласились на ряд ограничений на военные поставки. Иранцы это высоко оценивают. Не случайно глава иранской Организации по атомной энергии Али Акбар Салехи недавно заявил, что при сотрудничестве с Ираном в области атомной энергетики у России будут преимущества перед другими государствами. Как видите, на потери и приобретения российские взгляды несколько отличаются от западных представлений. Мы не столь прагматичны, сохраняя гуманистический подход, что чаще всего иррационально в политике. Но нередко и хорошо ‒ дух у нас такой. Данный случай подтверждает, что многие партнеры ценят наше постоянство.
Снятие санкций и урегулирование еще одной проблемы (после химоружия в Сирии) в досье о нераспространении ядерного оружия политическими, а не военными средствами ‒ это, безусловно, существенное глобальное политико-правовое явление. Каким образом оно повлияет на дальнейшее развитие международных событий ‒ совершенно отдельный вопрос.
Хочу подчеркнуть также, что Иран, при всех полученных дивидендах от недавней сделки, не считает себя стороной, обязанной кому бы то ни было. И вряд ли станет просто так отдавать свои ресурсы в руки транснациональных компаний. Скорее всего, он способен и постарается активно влиять на состояние рынка углеводородов. В этой сфере в благодарность нам, в том числе, он едва ли предоставит какие-то преференции. При этом надо учитывать, что иранский фактор тесно связан с действиями Ирака, Саудовской Аравии, с общим положением дел в регионе. Что касается сегодняшнего влияния Тегерана на рынок, то заметьте: ни увеличение добычи нефти или только провозглашение этого увеличения на цену барреля почти не повлияло.
Если нас будут, как вы говорите, «выдавливать», то политико-экономическая картина на Ближнем Востоке настолько пестрая, что у России возможны более тесные партнерские отношения с Саудовской Аравией, Катаром (соответствующие переговоры идут) или Израилем. То есть могут появиться совершенно другие альянсы, которые будут конкурировать между собой в этом регионе.
А главный рынок сбыта, конечно, Европа, где продолжаются многолетние разговоры о диверсификации, об опасной зависимости от российских поставок газа. Правда, вместо этих разговоров ей следовало бы десятилетия назад прилагать огромные усилия (о чем я говорил не раз на дискуссионных площадках ЕС и Лондона), плотно работая с Турцией, Сирией, Ираном, Ираком (прилагая политические, экономические, финансовые и иные усилия) ради долгосрочной стабилизации обстановки в этих странах. Потому что только тогда, не опасаясь войн и диверсий, можно прокладывать углеводородные трубопроводы. А сейчас там кто их будет прокладывать?
Есть еще один крайне важный момент. Например, Катар поставлял газ в Европу до тех пор, пока не стало выгодней поставлять в Японию. В результате европейский недобор газа составил 25 млрд кубов в год. Что делал бы Старый Свет, если бы не было стабилизирующего фактора поставок газа из России, которая, не задумываясь, моментально восстановила весь объем «недоимок»? Да, возрос процент российского присутствия углеводорода на европейском рынке. Но об этом там заговорили отнюдь не в лестных тонах. Почему-то не захотели признать, что именно Россия обеспечила стабильность газоснабжения предприятий и населения Европы. Мне понятно её стремление диверсифицировать поставки углеводородов. Но надо ценить надежного партнера, с которым страны ЕС связаны трубопроводами и полувековой историей энергетического сотрудничества.
‒ Связано ли осложнение ситуации на мировом энергетическом рынке с ухудшением отношений между Саудовской Аравией и Америкой? Или это планируемая акция, направленная против России?
‒ Не планируемая, а, как ни странно, естественная. Америка, как я уже сказал, перестала нуждаться в саудовской нефти, следовательно, и в необ-ходимости опекать эту страну при любом правящем в ней режиме. Сейчас Саудовская Аравия для США ‒ конкурент, поэтому и поддержка саудитов Израилем стала для Америки малозначимым фактором.
‒ Вы согласны с тем, что запрещенная в России террористическая организация ИГИЛ (или ДАИШ) отыгрывает неудачи в Сирии и Ираке победами в Афганистане и Ливии?
‒ Вряд ли такая взаимосвязь реальна. В Индонезию, например, ДАИШники разве из Сирии приехали? «Игилизм» ‒ это не просто терроризм международного масштаба, но более опасное явление, основанное на совершенно другой, чуждой постулатам Корана и всему цивилизованному миру идеологии.
Однако среди ее последователей – широкий и активный слой исповедующего ислам населения стран всех континентов. Это как исполненный светлых идей «Манифест Коммунистической партии», с одной стороны, и, с другой, ‒ реальная политика большевиков, принесших много горя и смертей своему народу (и не только). Карл Маркс определил, что «теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». Правда, массы редко интересуются теориями, зато живо откликаются на упрощенные, но заманчивые идеи. Затем начинается поиск врагов, которые эти идеи не разделяют.
Поэтому вооруженная борьба с ДАИШ необходима, а развенчивание идеологии радикальных исламистов ‒ еще более сложное и важное дело.
Россия с большим геополитическим риском, но вполне своевременно вошла в Сирию, откликнувшись на просьбу законного правительства страны. Проводит операции с опорой на политическую и силовую поддержку законной власти. Когда оппозиционное движение развязывает масштабную гражданскую войну, приоритет установления правых или виноватых размывается ‒ как на любой войне. Главной задачей становится прекращение кровопролития и перевод конфликта в политическую плоскость поиска компромиссов. Это ‒ апробированные практикой политологические и международно-правовые азы кризисного управления. Но основой для политического урегулирования и стабилизации обстановки все равно остается государственная власть.
Определенный перелом в ситуации благодаря действию российских военных уже наступил. Но главную роль здесь играют меры, предпринятые нашим МИДом и Госдепом США на основе взаимоприемлемых компромиссных установок обоих ключевых игроков. Если на Женевских и Венских переговорах по Сирии мы сохраним эту тенденцию, то успех, как в иранском досье, может быть достигнут. Уверенность в нем зарождается даже у тех, кто был настроен скептически еще 2‒3 месяца назад. Конечно, многое зависит не только от позиции противоборствующих сил: главное, чтобы именно они усвоили, в чем заключается платформа возможного перемирия и национальной консолидации во имя мира и достойного будущего всего народа, а также сохранения единой Сирии на карте планеты.
А сегодня крайне желательно, чтобы Россия и США не только более согласовано избавляли Сирию от террористической чумы, но и активнее избавлялись от собственной конфронтации ради стабилизации обстановки в мире и плодотворного сотрудничества двух держав, обладающих, кстати, немеркнущим опытом совместного уничтожения коричневой чумы XX века.