Мы не имеем права снижать добычу нефти

В мире не прекращается политический и энергетический передел. В настоящее время Ближний Восток продолжает оставаться эпицентром этих событий. О перспективах развития ситуации в мире и ближневосточном регионе, включая Сирию, о месте России в этих процессах, об ожиданиях от встречи представителей нефтедобывающих стран в Дохе своим мнением с агентством «Интерфакс» поделился российский политический деятель, бывший министр топлива и энергетики (1993‒1996), председатель Совета Союза нефтегазопромышленников России, председатель Совета директоров компании «Союзнефтегаз» Юрий Константинович Шафраник.

‒ Как последние политические события в мире, на Ближнем Востоке повлияли на энергетический сектор?

‒ Энергетический мир за последние 6‒8 лет сильно изменился. На это повлияла и сланцевая революция в США, и растущее потребление углеводородов в Китае. Однако в большинстве стран-игроков энергетического рынка существенные перемены почувствовали и осознали с большим опозданием.

Изменилась не только карта потоков энергоресурсов, произошли геополитические изменения. Если Саудовская Аравия еще вчера была в приоритете у США как главный стабилизирующий поставщик нефти для самого крупного потребителя, то сегодня она ушла в глазах американских энергетиков чуть ли не на десятое место. Мировой рынок энергоресурсов изменился не только из-за сланцевой революции, и даже не в санкциях дело, а в технологическом прорыве и в экономических условиях. Технологический прорыв сразу изменил отношение Америки, которая всю свою мощь направила, как она и делала всегда, на обеспечение конкурентоспособности своих компаний, своих интересов. И сразу у США на Ближнем Востоке возник новый приоритет – Иран, отодвинувший прежние предпочтения на второй план.

Мы тоже сползли по шкале приоритетов энергетического сотрудничества, причем осознали это не сразу. Позиция США повлияла и на российско-европейские отношения ‒ активный энергодиалог с Европой прекратился.

‒ Как вы оцениваете перспективы встречи нефтедобывающих стран в Дохе 17 апреля? Будут ли там достигнуты договоренности о заморозке добычи? Сможет ли это повлиять на цены?

‒ Моя позиция со времен Советского Союза не изменилась ‒ нам надо вести диалог с ОПЕК, но не надо входить в организацию. Это не значит, что нам надо лавировать, нет, надо быть понятной страной для ОПЕК. Эта организация имеет хорошую инфраструктуру и аналитическую службу, на ее базе собираются мировые нефтяные лидеры. Надо сотрудничать и быть понятными ‒ показать, где интересы совпадают, а где нет.

Я не за переговоры, а за сегодняшний диалог о ценах на нефть, объемах добычи нефти. Именно диалог сыграет положительную роль. Но надо точно понимать, что анализ по всем ведущим мировым компаниям и основным добывающим странам (члены ОПЕК и Россия) показывает, что добычу если и снизили несколько стран, то незначительно. А в целом, суммарно и ведущие компании, и страны-лидеры производства углеводородов добывают нефти больше (по оценке МЭА, предложение превышает спрос на 2 млн баррелей в сутки).  

Но в период с 2002 по 2012 год предложение зачастую тоже превышало спрос, а цена нефти росла.

На 2016 год я бы рекомендовал брать государству в расчет цену не выше $40 за баррель, между $35 и $40. Хотя предсказать цену почти невозможно, потому что существует множество факторов, которые на нее влияют. И соотношение спроса и предложения ‒ это только один, иногда даже не главный фактор, а геополитика ‒ это второй, и тоже не главный. (Мировые финансы сейчас, конечно, влияют сильнее).

На 2017 год я бы ни в коем случае не рекомендовал закладывать выше $45. При этом за определенным ростом в 2017 году и, может быть, даже в 2018 году я жду определенного спада цен в районе 2019‒2020 годов. Но это, безусловно, не догма, потому что жизнь в нефтяных ценах ‒ это разноцветная окраска, которую предсказать трудно. Так, на одну и ту же картину смотрят 10 человек, и каждый видит её по-разному, поскольку оттенки зависят от угла зрения.

‒ Так встреча в Дохе 17 апреля нужна? Будет ли она эффективна без Ирана? Смогут ли решения этой встречи повлиять на цены?

‒ Встреча, конечно, нужна. Приедет на нее Иран или нет ‒ это 55-й вопрос. Добыча растет сейчас у всех основных производителей, кроме Анголы, Венесуэлы и Алжира . И главное даже не Иран сейчас, а Ирак. Иран ‒ потенциальная возможность, а Ирак ‒ реальность. Так, в 2014 году Ирак добывал 3,2 млн баррелей нефти в сутки, а в 2015 году уже 3,9 млн б/с, а сейчас 4,3 млн баррелей в сутки. В Иране же было 2,8 млн б/с, стало 2,87 млн б/с. В то время как в Саудовской Аравии было 9,6 млн б/с, а стало 10,1 млн б/с.

Решений, радикально влияющих на рынок, от встречи в Дохе я не жду. Цель ‒ повысить цену на нефть, конечно, есть, но она вторична. Сейчас для всех основных экспортеров главный вопрос: как сохранить свою долю на рынке. И Россия тоже не имеет права терять рынок, и, соответственно, снижать добычу.

‒ Как Вы думаете, есть ли у России какие-то преференции при возвращении в нефтегазовые проекты в Иране?

‒ Иран это, конечно, и большой потенциал по газу. Но для того, чтобы там работать, надо не только снять санкции, но и сделать эту территорию стабильной минимум на 25 лет, и тогда можно решать вопрос о строительстве газопровода через Турцию в Европу.

Российские компании, безусловно, должны присутствовать в Иране. Я считаю, что мы правильно делали, помогая Ирану выйти из санкций. Но говорить, что Иран станет конкурентом по газу, я бы не стал, потому что это все только в перспективе. Однако желательно этот потенциал реализовать совместно, найдя взаимовыгодные формы сотрудничества, так как конкуренты не будут дремать.

В любых проектах Иран ‒ государство самодостаточное, ждать от него каких-то особо выгодных условий наивно. Поэтому всем, кто хочет там работать, надо готовиться к государственному контролю и жесткой конкуренции со стороны иранских и иностранных компаний. Конечно, нашим плюсом является то, что мы для Ирана находимся в числе государств, к которым он хорошо относится. Но это политический аспект.

‒ Как военные действия в Сирии повлияли на состояние нефтяных объектов? Как быстро можно все восстановить?

Сколько ни разрушили, в считанные месяцы все можно восстановить при благоприятных экономических и политических условиях. Если я нефтяник и приду с деньгами, то по быстрой схеме соберу все необходимое оборудование  ровно за месяц, а потом буду доводить проект до ума. Ряд мощностей выведу, сделаю по упрощенной схеме, по земле брошу, а потом буду строить. Вспомним Кувейт. Когда его разбомбили, все считали, что это на десятилетия, а оказалось на год-полтора. Поэтому речь не идет о десятилетии, нужны месяцы, максимум год от начала стабилизации.

‒ Как Вам видится ситуация в Сирии после объявления перемирия? Какие задачи сейчас самые важные?

Главнейшая задача сейчас – перекрытие границы с Турцией. Это нужно не только сирийскому правительству, но, возможно, в большей степени Европе, которая столкнулась с проблемой беженцев из региона Ближнего Востока.

Пытаться решать проблему беженцев с Турцией, выступающей фактически в роли шантажиста, это одно. Но если бы Европа помогла, оказав хотя бы политическую поддержку усилиям власти Сирии, армии в перекрытии наглухо сирийско-турецкой границы, это сразу же в разы снизило бы поток беженцев и кратно, в десятки раз, ослабило бы роль шантажиста.

‒ А шантажист в каком плане?

‒ В плане «деньги за людей и людей за деньги», в каком еще плане?

Возвращаясь к предыдущему вопросу… Вторая, не менее важная, задача ‒ приступить к отмене односторонних экономических санкций, введенных против Сирии Евросоюзом, США и рядом ближневосточных стран.

Начать отмену надо прямо сейчас с тех территорий в Сирии, которые присоединились к режиму прекращения боевых действий. Речь идет о присоединившихся к мирному процессу территориях как контролируемых правительством Асада, так и не контролируемых им.

Начавшийся мирный процесс надо укреплять. А как только санкции будут сняты, кто-то деньги начнет вкладывать, проекты начнут осуществляться, бизнес оживет. У людей появится надежда. Это в определенной степени снимет напряженность и поможет остановить их бегство в Европу.

Так вот, сейчас именно Европа, мне кажется,  должна быть крайне заинтересована в снятии санкций с территорий, которые вошли в мирный процесс. А какой они там политической окраски – это сейчас не столь важно.

‒ А в чем наш интерес в Сирии?

‒ Сирия представляет для нас большой интерес, и наше присутствие там необходимо, потому что эта страна ‒ вроде бы с небольшими ресурсами ‒ стала ключом ко всей ситуации на Ближнем Востоке.

Участие российских Воздушно-космических сил в Сирии было совершенно обоснованным, позволило активизировать борьбу с ДАИШ (арабское название запрещенной в РФ террористической группировки ИГИЛ – ИФ), да и  с Турцией все стало понятно, что тоже положительный момент.

‒ Правильно ли мы поступаем с точки зрения долгосрочной перспективы, делая ставку на президента Башара Асада?

‒ Сирия всегда была нашим добрым партнером. Сегодня там государство представляет власть в лице президента, парламента. Мы с ними сотрудничаем.

‒ Каковы шансы на возвращение иностранных и в частности российских компаний в Ливию? Когда это может произойти и как быстро Ливия может дорастить добычу до довоенного уровня?

‒ С Туниса, а главное с Ливии, началась «арабская весна». Я раньше считал и сейчас считаю, что эти события отразятся на всем Ближнем Востоке в течение 25 лет. Это не значит, что все это время будет война, это значит ‒ нестабильность. Вот уже 5 лет прошло.

Из всех остальных государств Ливия ‒ самая специфичная страна: структура власти там была устроена через представительство племен, и ни за что в ближайшее время просто так племена между собой не договорятся. Поэтому, если вы говорите, что стабилизация наступит через год-два, то об этом надо забыть. Все это затянется не меньше, чем на десятилетие.

Конечно, хочется верить, что в течение 10 лет там народ успокоится, появится стабилизирующий фактор. Но в ближайшие два-три года я не вижу, чтобы кому-то можно было порекомендовать вкладывать туда деньги.

‒ А какие у нас перспективы в Иракском Курдистане?

‒ Государство сделало все возможное для сотрудничества с Иракским Курдистаном. У нас там представлены несколько небольших компаний и Газпром нефть. Перспективы, безусловно, есть, но надо считать, насколько экономически выгодна их реализация. 

‒ Что необходимо сделать в России для того, чтобы даже в условиях низких цен на нефть комфортно себя чувствовать?

‒ Для нас одной из главнейших задач является насыщение внутреннего рынка дешевой электроэнергией, дешевым газом, дешевой нефтью (кстати, американцы уже 10 лет держат стабильными цены на электроэнергию и в 2 раза снизили цену на газ для промышленных потребителей).

Нам необходимо создать хороший инвестиционный климат, который будет повышать эффективность проектов. Инвестор придет вслед за дешевым газом. Например, сейчас ведутся переговоры с двумя крупнейшими китайскими компаниями. Покажи им сегодня дешевый газ на 25 лет вперед, и все придут с химическими проектами. Нам нужны нефтегазохимия, выход на полимеры и композиты.

Кроме того, комфортно чувствовать себя не получится, пока мы не добьемся развития нефтесервиса. Я давно говорю о необходимости укрепления трех-четырех сервисных компаний, но не государственных (тяжеловесных монстров, пожирающих бюджет), а именно национальных. Под таковыми я подразумеваю крупные публичные компании, за которыми стоит российский капитал. Он должен формироваться группой инвесторов, а не одним-двумя частными лицами, которые в один прекрасный день могут уехать (с капиталом) за границу. Если укрепление таких компаний будет поддержано на самом высоком уровне, инвесторы непременно найдутся. При этом, уверен, контрольный пакет подобных компаний должен принадлежать российскому капиталу (а не государству), а их партнерами и миноритарными акционерами могут быть и иностранцы.

Главное не в том, чтобы их «не пущать», а в том, чтобы блюсти приоритеты национальных интересов. И, значит, деньги считать. А они в нефтегазовой сфере идут, точнее, уходят именно на сервисное обслуживание: бурение скважин ‒ обустройство месторождений ‒ капитальный ремонт техники. Поэтому важно создавать и укреплять на этих трех основных направлениях собственные производства, собственные бренды, равные Schlumberger и Weatherford, не препятствуя деятельности зарубежных фирм, но конкурируя с ними. Полагаю, что четверть российского сервисного рынка может быть занята зарубежными партнерами. Пусть, как говорится, проводят мастер-классы. Но нельзя допустить, чтобы они заполонили рынок. Тогда все технологическое развитие будет происходить только за рубежом.

‒ По вашему мнению, должны быть отдельные частные сервисные компании или эти структуры обязаны быть частью ВИНК?

‒ Все должно быть эффективно и многообразно. Например, у Владимира Богданова лучшая, самая эффективная компания ‒ «Сургутнефтегаз», и у него свое родное бурение. Но едва ли кто повторит его пример, потому что это Богданов. Вагит Алекперов создал буровую компанию «Евразия» и продал ее, но она решает все проблемы «ЛУКойла». «БКЕ» выросла в большую компанию с высокой экономической эффективностью.

В целом же, если посмотреть на технологически наиболее развитые страны, а это, когда мы говорим о нефтегазовой отрасли, США и Норвегия, то в них сервис давно выделился в отдельную отрасль с большим комплексом разнообразных услуг. Постоянное усложнение геологоразведочных работ и добычи делает все более узкую специализацию необходимым условием повышения экономической эффективности, что особенно важно в период низких цен.

Безусловно, чтобы уровень сервиса поднять ради экономического развития страны, а не только нефтегазовой отрасли, нужно действовать, например, как  компания Shell, которая пришла и выбрала российских подрядчиков. А   теми, кого выбрала, провела огромную работу, чтобы их подготовка соответствовала мировому уровню. Поэтому все российские компании просто обязаны определиться в выборе подрядчиков ‒ российских или западных (но с локализацией в России) ‒ и за несколько лет добиться, чтобы они стали конкурентоспособными в стране и за рубежом.

Это нелегкая задача, но без ее решения бесполезно надеяться на развитие отрасли и экономики страны в целом.