Ресурсный джокер

Осенью прошлого года вышла в свет примечательная книга Юрия Шафраника и Валерия Крюкова «Нефтегазовый сектор России: трудный путь к многообразию». Объемный, многоаспектный труд никак не умещался в формат рецензии, и мы решили очно обсудить с авторами основные идеи книги. Беседа, пожалуй, оказалась тематически даже чуть шире книги. Специфику российского ТЭКа мы пощупали и с технологической, и с институциональной стороны. Подробно поговорили об уроках сланцевой революции в США и о норвежском опыте создания с нуля нефтегазовой отрасли и кластера смежных отраслей.

Широкой публике первый соавтор известен, вероятно, больше. Пиком публичной карьеры Юрия Шафраника была должность министра топлива и энергетики России в 1993–1996 годах. Предшествовало ей руководство родной Тюменской областью, а до этого ‒ стремительная рабочая карьера: после окончания Тюменского индустриального института Юрий за тринадцать лет от простого инженера «Нижневартовскнефтегаза» дослужился до гендиректора «Лангепаснефтегаза» ‒ «нефтяного генерала» с 15 тысячами подчиненных. Последние 25 лет Юрий Шафраник возглавляет авторитетное предпринимательское объединение ‒ Союз нефтегазопромышленников России ‒ и руководит собственной независимой нефтесервисной компанией «Союзнефтегаз».

На что делаете ставку? ‒ На повышение эффективности. Автоматизация, управление с использованием машинного интеллекта, снижение издержек ‒ это ключ к конкурентоспособности и выживаемости производств на рынке.

Валерий Крюков построил блестящую научную карьеру. Выпускник отделения экономической кибернетики Новосибирского государственного университета, большую часть жизни он посвятил изучению экономических основ функционирования ТЭКа в Институте экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения РАН. Последние десять лет Крюков ведет также магистратуру в Высшей школе экономики в Москве. В послужном списке Крюкова ‒ более пяти сотен статей и книг, десятки учеников, признание среди коллег в России и за рубежом.

Это уже третья за последние двадцать лет совместная работа авторов. А познакомились они еще раньше, в 1991 году, когда Юрий Шафраник возглавлял облсовет Тюмени и затеял разработку программы развития губернии. В команде разработчиков оказался Валерий Крюков.

Наши собеседники очень разные. Крюков ‒ рафинированный интеллектуал, ученый с энциклопедической эрудицией, негромким мягким голосом. Соавтор в шутку называет его «человек-справочник». Шафраник несет на себе нестираемую харизму настоящего работяги, лидера и трибуна. Говорит рублеными, отрывистыми фразами. Через полминуты разговора обращается к журналисту ‒ по старой советской производственной традиции ‒ по отчеству и на «ты». Нет никаких сомнений, что этот мужчина способен любому буровику на скважине быстро и доступно объяснить, что к чему.

Ну а объединяет моих собеседников более чем сорокалетний разнообразный отраслевой опыт и личное сопереживание процессам, происходящим в нефтегазовом комплексе. Прежде всего, конечно, российском.

Эксперт: Львиная доля отраслевых книг, необязательно по нефтегазу, так или иначе технократические. Авторы дистанцируются, причем подчас подчеркнуто, от экономики и институциональной структуры, считая почему-то эти вопросы вторичными. Данная же книга представляет собой попытку осмысления эволюции российской нефтегазовой отрасли в связке технологий, специфики ресурсной базы, институциональной структуры и системы госрегулирования. Становится понятно, что это сложнейший клубок взаимодействий, каждый элемент которого бессмысленно реформировать по отдельности.

Валерий Крюков: Российский нефтегазовый сектор в значительной степени воспроизводит модель функционирования и развития, присущую плановой системе управления экономикой. Усиливается доминирование крупных компаний, несмотря на «обратную» динамику ресурсной базы – резкое увеличение доли малых и сверхмалых месторождений, а также нетрадиционных залежей углеводородов.

За 1995‒2001 гг. общее количество нефтедобывающих компаний в России увеличилось с 63 до 175, но в дальнейшем уменьшилось до 160 к 2010 году. Количество ВИНКов уменьшилось с 14 в 2001 году до 8 в 2009-м и далее до 6 в 2013-м. После покупки Башнефти Роснефтью в конце 2016 года их осталось уже 5. Общий объем добычи ВИНК значительно вырос, тогда как средний объем добычи независимых компаний (сейчас добычу ведут более 100) снизился, а их доля в совокупной добыче уменьшилась с 9% в 2000 году до 2,8% в 2013-м.

Организационная структура нефтегазовой отрасли в СССР была сформирована по территориально-производственному принципу – стремились к созданию замкнутых, самодостаточных территориально-производственных структур (которые "авансом" стали именовать "комплексами" (последние во многих случаях так и не сложились, так как имели место многочиленные диспропорции)).  А вот задача повышения гибкости функционирования отрасли для быстрого реагирования на изменение условий не ставилась.

Несмотря на то, что с 2000-х годов все более активную роль в нефтегазовом секторе играет государство, его основные усилия направлены, к сожалению, не на повышение эффективности сектора и сбалансированное развитие ресурсной базы, а преимущественно на упрощение процедур администрирования (от доступа к недрам до налогообложения). Фактически, например, на сегодня в секторе нет государственной научно-технической политики. Центральная комиссия по разработке – лишь рекомендательная экспертная организация без статуса и серьезных полномочий, она осуществляет выборочную экспертизу проектов на стадии предоставления лицензии. Нет во многих случаях технических регламентов, равно как  прецедентов лучших практик (последние больше имеют экологическую направленность и не учитывают  многих из тех возможных мультипликативных эффектов, которые могут возникать в других секторах экономики). Многое пущено "на самотек" ‒ на волю невидимой руки всемогущего и все еще формируемого рынка.

Юрий Шафраник: Все-таки волосы не надо рвать на себе. За последние 15 лет нефтяные и газовые компании здорово укрепились, в периоды растущих цен заработали для себя и страны неимоверную кучу денег; кто с умом, кто не очень с умом, но закупили новые технологии. Постепенно подтягивается наше машиностроение. Но вот вектор институциональных изменений в секторе в последние годы, наоборот, неблагоприятный. Страна имеет огромный потенциал. Поэтому, например, нам не так страшны санкции, как мы сами, когда поступаем нерационально, непрофессионально, не прагматично…

Э: Что вы имеете в виду?

ЮШ: Конкретно я имею в виду рынок нефтесервиса. Его конкурентный сегмент еще три года назад составлял примерно половину общей стоимости выполненных работ (оценивается в 20 млрд долл. в год), а сейчас, по моей оценке, сжался уже до четверти. Львиная доля заказов выполняется дочерними и аффилированными компаниями ВИНКов. Независимой компании туда не попасть. А результат отсутствия конкуренции – нереально высокие расценки в этом «своем» сегменте. Это не развитие, это – тупик. Ведь главным двигателем «сланцевой революции» в США, фактически перевернувшей мировой рынок нефти и газа, были независимые нефтесервисные компании, которых там многие тысячи.

ВК: В такой ситуации при монопольных ценах  мы не имеем объективных индикаторов издержек на многие виды работ, включая, например, и  буровые работы. В результате непонятна степень обоснованности апелляций компаний к тем или иным видам господдержки, налоговым и иным льготам и преференциям.

ЮШ: Для разрушения этой порочной практики не нужна революция. Нужна лишь воля государства. Оно должно директивно обязать компании, где хоть одна акция есть государственная, выставлять на тендер заказы на нефтесервисные услуги.

Э: Ситуация хуже, чем я представлял. Я-то думал, что у нас отставание технологическое по сервису есть по сравнению с иностранными игроками, по машиностроительной базе. А оказывается,  мы имеем еще институциональный провал, явный провал рынка. Все же когда мы упустили нефтесервис? Допустили серьезное технологическое отставание от лучших мировых отраслевых практик?

ВК: По моим ощущениям, наше технологическое отставание начало накапливаться с начала – середины 1980-х гг. В результате новый всплеск добычи в 2000-х годах был осуществлен уже в значительной степени на импортной технологической базе и с широким привлечением зарубежных нефтесервисных компаний. Так, на Ванкоре американская Schlumberger открыла собственную постоянно действующую базу по ремонту, сопровождению и восстановлению всех систем бурения и полностью управляет буровым процессом. В целом за последние 15 лет доля импортного оборудования в высокотехнологичном сегменте российского нефтегазового сектора достигла 90‒95%.

ЮШ: Началось все с 1987 года, с принятия Закона  «О государственном предприятии». Единые производственные комплексы стали на глазах рассыпаться на самостоятельные единицы. Гиганты, такие как Уралмаш, стали дробиться на кооперативы. Нефтедобывающие объединения начали разваливаться. Первыми «отлетели» геологи, строители. Потом НГДУ посчитали себя самостоятельными. Кризис в отрасли был усугублен общеэкономическим кризисом при слабо подготовленном переходе страны к рынку. В 1992 году у нас простаивало более пятой части эксплуатационного фонда скважин, а в Тюменской области – более 30%.

Сланцевая революция в США

Э: В вашей книге много графиков. Один из самых запоминающихся – соотношение долей добычи нефти в США ВИНКами и независимыми (неинтегрированными) компаниями. На протяжении долгого времени, и в 1985, и в 1995 годах крупняк доминировал, занимая 90‒95% совокупной добычи, а вот дальше ситуация начинает быстро меняться. К 2005 году доля независимых средних и малых компаний в совокупной нефтедобыче США приближается к  половине, а еще через несколько лет уже и к 60%. Что произошло?

ВК: Никаких единовременных госрешений, типа Акта, подписанного президентом, не было. Просто накопилось новое качество системы. Политика Обамы, скорее, была даже контрпродуктивна с точки зрения рассматриваемых процессов. Но запущенная система функционирования нефтегазового сектора США, основанная на доступе к финансам, на доступности участков недр, на мобильности всех факторов производства в определенный момент дала взрывной эффект – резкий рост совокупной добычи, обеспеченный прежде всего независимыми средними и малыми игроками. Триггером (т.е. "устройством", переводящим систему в иное состояние)  стал резкий рост мировых цен на нефть в первой половине 2000-х годов.

Но и в последние годы, когда цены сильно упали, процесс накопления навыков и совершенствования технологий нефтедобычи из нетрадиционных источников не прекращается. В результате и при 40 долларах за баррель в Северной Америке менее 5% неэффективных нефтедобытчиков, хотя большинство прогнозов исходило из того, что даже при 80 долларах всем компаниям, работающим со сланцами, придет конец.

Парк буровых установок ранее всегда давал представление о будущей траектории добычи. Но поскольку буровые станки становятся более эффективными и способны бурить многоствольные скважины, линейной связи между количеством станков и уровнем будущей добычи более не существует. Только 1,6% мировой добычи (около 1,5 млн барр. в день) по состоянию на конец 2014 г. находилось в рисковой зоне при цене 40 долл./барр. (главным образом, это нефтяные пески в Канаде).

США обладают крупнейшим в мире парком БУ – 1,8 тыс. единиц в 2011 г., это больше, чем во всех странах бывшего СССР, Канаде и Саудовской Аравии вместе взятых. Объемы бурения в США: более 600 тыс. скважин за последние 30 лет (около 60 скважин в день). Это позволило не только нарастить добычу, но и значительно расширить знания о геологии недр.

Россия серьезно «недобурена»: традиционно применяются редкие сетки скважин, в частности в Западной Сибири примерно 50 га/скв. Как показывает опыт США, методы повышения нефтеотдачи дают эффект, начиная с плотности сетки от 16 га/скв. и менее. Общий фонд нефтегазовых скважин в России 210 тыс. единиц, в США – более 1 млн. Объем бурения у нас 21 млн м в год, в США – около 90 млн м.

ЮШ: В начале разработки сланцевой нефти в США бурение одной скважины обходилось в 18 млн долл., а в 2014 году было уже 8 млн долл.

Э: Даже в текущих ценах более чем двукратное снижение себестоимости? За счет чего?

ВК: Целый комплекс причин как технологических, так и организационных. К числу наиболее значимых технологических новшеств я бы отнес так называемые гуляющие скважины (walking rigs) – мобильные буровые установки. В США общий метраж пробуренных скважин по отношению к численности парка буровых станков стремительно увеличивается. Одновременно происходит активная замена буровых станков на более совершенные (сейчас вводится в строй уже третье поколение).

В России же, к слову, 60% парка буровых станков эксплуатируется более 20 лет, а замена осуществляется на машины китайского производства. В сегменте тяжелых и мобильных БУ китайская техника у нас уже доминирует.

Нельзя не сказать о прогрессирующей специализации компаний. Собственник недр заказывает все большее количество работ и услуг у сторонних специализированных компаний. Возникают новые типы хозяйственных отношений между заказчиком и подрядчиками, между субподрядчиками.

Интересно, что последние 25 лет численность занятых в нефтяной промышленности США сохраняется на уровне около 2 млн человек. Налицо гигантский рост производительности труда на фоне роста его фондо- и капиталовооруженности.

Велика роль финансовой системы. Сланцевые нефть и газ невозможны без системы хеджирования. Нефтяные компании "вытащили" из финансовой системы 300 млрд долларов  безвозвратных денег. Но по сравнению с потенциальной триллионной отдачей – это норма. Комиссия по ценным бумагам и биржам США (SEC) приняла особые рекомендации для оценки и учета ресурсов сланцевых нефти и газа.

Э: Как это безвозвратных? Почему и ради чего финансовая система согласилась «переварить» эти убытки или, как минимум, недополученную прибыль?

ВК:  В частности, расширение состава доказанных неразрабатываемых запасов позволило компаниям включить в свои активы значительно большие объемы углеводородов, которые учитываются банками в качестве обеспечения по предоставляемым кредитам, а также при эмиссии облигаций. Это и есть "согласие" финансовой системы ‒ возможность учета геологических и технологических рисков в рамках процедур привлечения финансовых ресурсов. Плюс  хеджирование ценовых рисков. Данное "согласие" существенно  смягчило впоследствии негативный эффект и более низких цен. 

В основе "согласия" ‒ поощрение предприимчивости и склонности к риску.  В этой ситуации, например, резко повышается роль местного знания, локальной экспертизы каждого конкретного участка недр.

Кстати, в России мы тоже имеем позитивный пример в данной области – это Иркутская нефтяная компания. На местном знании и предприимчивости команды основателей  был создан свой подход к освоению того, чего никто до этого не осваивал и осваивать не хотел (сложные в гелогическом отношении неструктурные объекты).

Или взять ту же Башнефть: за шесть лет компания нарастила добычу с 14 до 20 млн тонн, причем на казалось бы совсем бесперспективных участках. Так что мы против того, чтобы зацикливаться исключительно на позитивном североамериканском опыте добычи сланцевой нефти. В России остается еще достаточно традиционных месторождений нефти, есть краевые участки этих же месторождений со специфическими условиями добычи; есть еще высоковязкие нефти в Татарстане; есть нетрадиционные залежи, есть и шельфовые месторождения ‒ в Арктике, на Дальнем Востоке, на Каспии. Все имеет право на жизнь. И нет единых, универсальных подходов к эффективной разработке всех этих видов объектов приложения усилий знающих и готовых принять риск  предпринимателей. Отсюда и родилась идея многообразия, положенная в основу книги.

ЮШ: Интересно, что в США даже на уровне разных штатов регулирование отрасли резко разнится. В Техасе я сегодня задумал бурить, а через четыре дня я уже бурю ‒ спокойно можно уложиться. А в Калифорнии губернатор сказал: «Нет и все. У нас будет все зеленое, обойдемся возобновляемыми источниками». А в России, к слову, нужен в среднем год, чтобы получить разрешение на бурение.

Ну а чтобы эта часть беседы не превращалась в восхваление Америки, я хочу сказать, что у истоков технологий горизонтального бурения, «выстреливших» во время сланцевой революции, стоял наш соотечественник Александр Михайлович Григорян. Им впервые была пробурена разветвленно-горизонтальная скважина на Ишимбайском месторождении в Башкирии в 1953 году. Правда, в дальнейшем его судьба сложилась так, что он эмигрировал во Францию, а затем в США.

Норвежский опыт

Э: В это трудно поверить, но нефть на норвежском шельфе Северного моря была обнаружена лишь в 1969 году, причем не самими норвежцами, которые тогда только своим рыболовством славились, а американской PhillipsPetroleum. Правда, находка оказалась «звездной» ‒ одно их крупнейших в мире шельфовых месторождений Ekofisk. В 1971 году была создана государственная нефтяная компания Statoil. Уже к середине 80-х годов прошлого столетия в Норвегии была создана не только одна из самых мощных в мире отраслей по добыче нефти и газа, но и профильная машиностроительная и нефтесервисная база. Сейчас в стране ежегодно оказывается услуг высокотехнологичного характера и  производится современного оборудования  более чем на 70 млрд долл. Как норвежцы умудрились это сделать?

ВК: С самого начала иностранные компании, привлекавшиеся к разработке недр, получили ясные и жесткие обременения: по привлечению местных кадров, по размещению заказов среди национальных подрядчиков, по организации в стране научных лабораторий.

Э: А вот что происходит у нас. Один из флагманских проектов в нефтегазовой отрасли, реализующийся сегодня, это строительство завода по сжижению природного газа «Ямал СПГ». Генподрядчик строительства – инжиниринговый консорциум французской Technip и японской JGCCorp. Заказы на высокотехнологическое оборудование, прежде всего компрессоры, получили американские компании GE и AirProducts (оборудование не производится в РФ), а заказ на поставку среднетехнологического оборудования, вполне подлежащего быстрому освоению отечественными машиностроителями, получила китайская OffshoreOilEngineeringCo. Ltd. Почему зарубежные поставщики оборудования для проекта «Ямал СПГ» не получили от государства жестких обременений по локализации производства и/или трансферу технологий в Россию? В результате уже второй СПГ-завод в РФ будет построен без участия отечественных машиностроителей, без получения компетенций и наработки опыта. Минпромторг оценивает текущий уровень локализации проекта в 16%, подчеркивая, что проект находится в ведении Минэнерго.

ВК: К сожалению, это не единичный пример. На Ямале работают  китайские буровые установки. ВТБ лизинг закупил. Жесткая политика локализации в нефтегазовой отрасли, в отличие от того же автопрома, у нас все еще не выстроена.

Возвращаясь к норвежскому опыту, важно отметить их модель регулирования отрасли. Фактически все функции регулирования, от геологии до налогов, сосредоточены в Норвежском нефтяном директорате. Штат около 400 человек.

ЮШ: Не могу не привести один показательный пример работы директората. В один из первых своих ознакомительных визитов в Норвегию 20 с лишним лет назад я достал главу директората вопросами. Я говорю ему: «Слушай, по закону ты можешь дать один блок в разработку одному оператору?» Тот отвечает: «Могу». Я не унимаюсь: «А за последние 10 лет ты хоть раз отдал одному?» Он говорит: «Нет». Я удивляюсь: «Почему? Ведь нет же запрета?!» А он объясняет: «Зачем? Я отдам троим, и мне уже не надо будет контролировать их затраты – они сами друг друга еще как проконтролируют!» Мне на всю жизнь запомнился этот разговор. Сознательное использование конкуренции на благо государства. И ни тебе заказов своим фирмешкам, ни откатов.

Наш подход «одно месторождение – одна компания» в значительной степени унаследован из советской практики. Этот подход не позволяет делить экономические и прочие риски реализации проектов освоения месторождений и тем самым повышает издержки в стадии высокой степени выработанности ресурсной базы.

ВК: Умная и жесткая госполитика стала одним из важнейших факторов роста эффективности отрасли. Вот вам цифры. Средняя глубина шельфовой добычи в Норвегии за период с 1971 по 2011 год выросла с 60 до 370 метров, и при этом издержки в постоянных, без учета инфляции, ценах снижались в среднем на 3% в год. В центре норвежской нефтедобычи, городе Ставангер, свыше 550 наукоемких сервисных фирм. Посчитайте, сколько их в Нижневартовске. Десятка два-три наберете, и многие из них будут так или иначе аффилированы с Роснефтью.

Любопытно, что у истоков нефтегазовой отрасли Норвегии стоял иракский инженер Фарук аль-Касим ( Farouk al-Kasim), я лично знаком с ним. Родом из Басры, получил европейское образование, женился на норвежке и перебрался на ее родину (по семейным обстоятельствам ‒ из-за болезни сына). Это соединение восточной ментальности, западного образования и норвежского контента дало потрясающий результат. Как он сам отмечал неоднократно (интервью с ним легко найти во всемирной "паутине"), норвежцы в тот период внимательно изучили опыт других нефтедобывающих  стран и пришли к выводу о ...критической  роли планирования и управления  нефтегазовыми ресурсами (не сектором и, тем более, не компаниями только !!!) Сейчас Фарук аль-Касим ‒ один из самых уважаемых и признанных авторитетов в мире в области управления нефтегазовыми ресурсами.  

Важный «урок норвежского» с точки зрения институциональной структуры нефтегазового сектора – это необходимость присутствия иностранного капитала. Доля иностранного капитала должна сохраняться на уровне 20‒25%. Для того, чтобы внутри страны обеспечивать условия внутренней оглядки на глобальную конкуренцию. Должна быть кошка, чтобы мышка не дремала, а мы сейчас находимся в полудреме.

Э: Интересно, а какой налоговый режим использует Норвегия в нефтегазовом секторе?

ВК: В Норвегии используется принцип налогообложения финансового результата. Норамальная или средняя прибыль облагается по обычным ставкам, все остальное – налог на сверхприбыль. Для этого строится экономико-технологическая модель каждого месторождения, осуществляется непрерывный поскважинный мониторинг. Этим и занимаются в упомянутом выше Нефтяном Директорате.  Только такая скрупулезная работа позволяет выстроить эффективный фискальный режим.

В России же мы довольствуемся налогообложением по валовому доходу, «дубиной» НДПИ: несколько цифр перемножаешь и получаешь значение. Дуракоустойчивый, элементарно администрируемый налог, не делающий никаких различий для разных месторождений. При этом роль локальных знаний и профессионалов на местах ‒ никакая.

Э: Автор этой системы налогообложения в ТЭКе, экс-министр финансов Алексей Кудрин считает его своим достижением. По его мнению, именно НДПИ позволил эффективно изымать рентный доход в нефтегазодобыче в пользу собственника недр – государства.

ВК: Кудрин – профессионал в области финансового учета. В этой сфере все, что  просто и априори прозрачно, позволяет иметь очень ясную картину. А дальше что?   Кстати, я бы не приписывал авторство НДПИ Алексею Леонидовичу. Это Ходорковский пробил, потому что ЮКОС в 1990-е получил в свое распоряжение крупнейшее из не разрабатывавшихся на тот момент советское месторождение Приобское в Западной Сибири, с извлекаемыми запасами под миллиард тонн, и ему важно было получить именно такое, упрощенное налогообложение (для скорейшей консолидации компании и возврата занятых на покупку активов средств).

Ресурсы, но не запасы

Э: А что происходит сейчас у нас в блоке геологоразведки?

ВК: Больше всего тревожит отсутствие связки между поиском, разведкой и добычей углеводородов. Юрий Константинович был последним министром энергетики России, когда это министерство курировало геологический ресурсный блок, переданный из Минприроды, включая функцию лицензирования и целенаправленного управления развитием ресурсной базы. В дальнейшем этот функционал был снова распределен между различными ведомствами.

Крупные компании не занимаются геологоразведочными работами в объемах, принятых в современном нефтегазовом секторе. В наших ВИНКах годовые  бюджеты ГРР в 3‒5 раз ниже, чем у зарубежных мейджоров. А средние и малые компании не готовы принимать на себя риски ГРР по причинам негеологического свойства. В частности из-за невозможности монетизации их результатов, недоступности венчурного капитала и др.

ЮШ: Ресурсная база нефтегазового сектора в России до сих пор значительная. Обеспеченность ресурсами у нас вдвое выше, чем в среднем по миру: 24‒30 лет добычи против 12‒15 лет. А вот что касается эффективных запасов, то есть ресурсов, подлежащих технологически и экономически оправданному извлечению, у нас существенно меньше. Ведь в Техасе 500 литров (немногим больше 3 баррелей) в сутки на скважине добывать выгодно, а в Тюмени 5 тонн – нет.

В 2015 году в США 10% добычи нефти обеспечили около 400 тысяч т.н. маржинальных (или малорентабельных ‒ stripper wells)  нефтяных скважин,  добывающих менее 15 баррелей в сутки (до 2 т). Для их рентабельной эксплуатации приняты меры инвестиционного и налогового стимулирования (в  том числе и с целью поддержания занятости в "старонефтяных районах").

Американская налоговая система и система контроля со стороны государства не допускают выборочной отработки запасов. Очень жесткая система контроля. Каждый недропользователь отчитывается ежемесячно о ежесуточной добыче на каждой из своих скважин. При этом возможна проверка со стороны контролирующих органов, имеющих право доступа ко всем объектам, отчетам и материалам.

Нельзя сказать, что у нас совсем отсутствует позитивный опыт в этой сфере. Я бы упомянул об эффективной работе малых нефтяных компаний в Татарстане. Они получили на конкурсной основе право разработки, как правило, небольших месторождений и нерентабельных участков. Их эффективная работа на данной ресурсной базе стала возможной вследствие внедрения дифференцированной системы налогообложения и налогового стимулирования нефтедобычи, предусмотренных республиканским законодательством.

«Эхо» советских технологий

Э: Теперь я хотел бы вернуться к технологиям добычи. В книге вы указываете на значительную технологическую инерцию работы советского, а далее и российского нефтегазового сектора, приводя в пример так называемое внутриконтурное заводнение, которые нигде в мире так широко, как у нас, не применялось и продолжает доминировать до сих пор.

ВК: Да, речь идет о "внутриконтурном заводнении". Эта технология была обоснована академиком, специалистом в области  вычислительной математики и механики  Николаем Семеновичем  Пискуновым в 40‒50-е годы. У тебя огромный пласт, содержащий нефть, и ты разрезаешь его рядами нагнетательных (закачивающих "рабочую жидкость" скважин: воду с добавками-утяжелителями) скважин. Закачиваешь таким образом, чтобы обеспечивать наилучший приток нефти к забою (основанию) скважины.

В других странах обычно применяют закачку газа или тепловые методы воздействия, тогда как отмеченную выше "рабочую жидкость" используют в значительно меньших объемах.

А объяснение выбора водяной технологии очень простое. Грубо говоря, от нищеты. Ведь для работы с закачкой газа в пласт требуются более сложные компрессоры с более высокими требованиями к металлу, оборудованию скважин  и т.д.

ЮШ: Тем не менее наша технология давала на Самотлоре и других месторождениях просто колоссальный эффект. Для своего времени она была оптимальной.

Э: Однако, если я правильно понимаю, обратной стороной обеспеченного этой технологией быстрого роста добычи стало резкое торможение динамики добычи в 1980-е годы, а после 1988 года и абсолютный спад добычи нефти в СССР.

ВК: Именно так. Главная задача управления нефтегазовым комплексом тогда, да и во многом сейчас, была ориентирована на максимально быстрый выход на необходимый уровень добычи "сейчас и сегодня". Так например, на Самотлоре собирались первоначально довести годовую добычу до 90  млн тонн в год, по факту же довели до 156 млн тонн.

Однако сверхинтенсивная эксплуатация определила и последующий резкий спад добычи. Остановка роста и даже некоторый спад добычи был зафиксирован в 1984‒1985 гг. Колоссальным усилием воли, средств и ресурсов спад добычи удалось ненадолго приостановить, в 1988 году в СССР был достигнут абсолютный пик добычи нефти, а затем начался многолетний спад.

Получается фигура разработки месторождения S1, см. рисунок. Если же изменить целеполагание, не гнаться за объемами в кратчайшие сроки, то месторождение можно эксплуатировать гораздо дольше, и суммарная добыча за все время, площадь под кривой S2, будет заметно превышать S1. На технологическом уровне это тоже понятно: когда ты гонишься за объемами, в пластах остаются участки, которые вода отсекает от подхода нефти к забору скважин.

Только недавно появились технологии, которые позволяют извлекать нефть из этих запертых участков пластов. Но крупным компаниям возиться с этим невыгодно. Когда месторождение вступает в зрелую стадию, наступает время малых наукоемких компаний, которые способны обеспечить его эффективную доработку.

Целеполагание на разные временные горизонты дает и разную суммарную отдачу. Стремление быстрее снять сливки впоследствии дает себя знать повышенными затратами на "реабилитацию" объекта.

Э: Принципиальную структуру взаимосвязей внутри нефтегазового сектора мы построили (см. схему), но здесь еще нужен функционал, целевая функция его деятельности. В СССР функционал был понятен – обеспечивать постоянный рост добычи в максимально сжатые сроки. А сейчас какая цель? Устойчивое развитие? Рациональное недропользование? Не очень ясно.

ЮШ: По советскому функционалу одно важное дополнение: максимум добычи с минимальными затратами. Когда я начинал работать на Самотлоре, себестоимость тонны нефти равнялась полутора рублям. Дешевле газировки.

Э: Хлестко звучит! Но, очевидно, это значение только текущих затрат?

ВК: Ну, конечно, это только текущие издержки. То, что сейчас иногда приходится слышать ‒ оценки уровня себестоимости  добычи нефти в России 2‒4  доллара за баррель ‒ ни о чем, кроме как плохом понимании экономики  данной деятельности, не свидетельствует. Надо четко понимать, что это только операционные затраты без учета амортизации и иных непроизводственных расходов. Если же считать полные затраты, то получим величину никак не меньшую 18‒20 долларов в расчете на баррель добычи.

Э: Что сегодня самое главное для российского НГК?

ЮШ: Сегодняшней главной задачей нефтегазового комплекса я бы посчитал содействие развитию экономики и социальной сферы страны. Это и добыча, и инвестиции, и воспроизводство ресурсной базы, и спрос на новые технологии  и новые знания, улучшение экологической обстановки и др. В своей книге мы сознательно выделяем тезис о многообразии. Россия занимает первое место в мире по территории – от Калининграда на западе до Чукотки на востоке. Поэтому одним из основных императивов планирования нашего экономического развития и роста благосостояния должен быть учет особенностей и пространственного развития различных регионов. Именно на этой основе следует применять фискальные и стимулирующие инструменты. И здесь у нефтегазового комплекса особая роль: без надежного снабжения дешевой энергией невозможно обеспечить достойные условия жизни для населения страны.

После реформ 90-х годов в решении этой задачи был достигнут значительный успех, осуществлены такие масштабные проекты, как освоение Ванкора, Ямала. Государственная компания «Транснефть» практически решила проблемы транспортировки нефти, в 2 раза вырос экспорт «черного золота». Благодаря новым газопроводам растет экспорт «голубого топлива».

Однако наращивание добычи не может продолжаться бесконечно. Неслучайно многие специалисты бьют тревогу в связи с истощением старых месторождений и недостаточным воспроизводством запасов. В последние годы воспроизводство идет в основном за счет открытия относительно мелких месторождений. И в этом нет негатива при условии использования потенциала малого и среднего бизнеса, который определенно нуждается в поддержке. А оказать её могут только региональные власти, если в их руках окажется управление малыми и средними месторождениями. В таком случае мы непременно получим оживление территорий, дополнительное производство нефти и газа, развитие малых и средних форм собственности, насыщение внутреннего энергетического рынка более дешевыми углеродами, чем сегодня. При этом власть на местах сама решит вопросы стимулирования и фискальных нагрузок, хотя федеральный контроль и надзор, безусловно, необходимы всегда.

А большим компаниям у нас и без того есть чем заняться… В период бурных реформ 90-х годов моей мечтой было создать Роснефть как стержневую, мощную национальную компанию. И я крайне доволен, что таковая состоялась. Она нужна России для мегапроектов, реализуемых с именитыми игроками мирового энергетического рынка. Имею в виду освоение северных и шельфовых кладовых, создание нефте- и газохимических комплексов для получения продукции высокого передела вплоть до композитов.

Вместе с тем крайне важно, чтобы лидеры НГК не только сохраняли конкурентную среду, но и тесно сотрудничали с независимыми компаниями, способствовали развитию отраслевого сервисного рынка, чему примером может послужить как раз Роснефть.

При наших территориальных масштабах, недостаточной развитости инфраструктуры и финансового рынка необходимость наличия крупных компаний несомненна, как несомненна необходимость демонополизации отрасли. Только многообразие игроков обеспечит мировой уровень российского нефтегазового комплекса.

Александр Ивантер

Журнал «Эксперт», №5 (1015) 30 января 2017 г.