«Я собой торговать не умею»
Мое знакомство с Виктором Строгальщиковым сначала было заочным. Он работал в журнале «Элита-Регион», а я там время от времени печаталась. И почему-то в дни редких посещений редакции никак с ним не пересекалась. О чем, собственно говоря, не жалела и жалеть не могла, потому что – чего жалеть о незнакомом человеке? Даже его фамилия мне, совсем не коренной тюменке, мало интересовавшейся в прошлой, дожурналистской жизни, тюменским телевидением и тюменскими же газетами, ни о чем не говорила.
Но как-то раз, вполне так мимоходом, редактор журнала Сергей Жужгин, друг Строгаля, как называли его в журналистский кругах, передал мне его оценку моего творчества. Высокую оценку. И это было приятно.
Случай познакомиться очно выпал на балу прессы, которые регулярно проводились в начале двухтысячных. После бокала шампанского, а может и двух, я пошла вабанк и пригласила Строгальщикова на белый танец. Наверное, он опешил. Какая-то незнакомая тетка… И после нескольких, на пионерском расстоянии, па поинтересовался моими анкетными данными. Ну, хоть знать, кого танцует.
Я не стала секретничать и назвала свое имя. И тогда… Тогда Строгальщиков просто взял и поцеловал мне руку. После этого было сотрудничество – в журналах, и книгах. После этого была рекомендация в Союз писателей. После этого было интервью, которое мы делали в 2007 году для газеты «Тюменский эфир» к 50-летию тюменского телевидения. И знаете что? Даже если бы Виктор Строгальщиков не был писателем, что, разумеется, придавало ему определенный вес в глазах общественности, он все равно – часть истории Тюмени и Тюменской области. И просто хороший человек.
Виктор Строгальщиков – человек в Тюмени известный. Причем в разных кругах и, соответственно, в разных ипостасях. Одни помнят его как блестящего тележурналиста, другие – как пресс-секретаря Юрия Шафраника, первого губернатора Тюменской области, третьи знают как автора книг.
– Вы не первый, с кем я веду беседы о прошлом и настоящем тюменского телевидения. И, надо сказать, что у многих в ходе разговора мелькала такая фраза: «А потом пришел Строгальщиков…». Так что произошло, когда пришел Строгальщиков?
– В газете, где я работал – в «Тюменском комсомольце» – сменился редактор. Поэтому ушли многие – Туринцев, Гольдберг, Строгальщиков. А я уже тогда нештатным образом вел молодежные телепередачи, о которых нынче со смехом вспоминаю. Поэтому, когда понял, что надо уходить, первым делом пришел на телевидение. В середине семидесятых годов там царил примат режиссуры. Журналисты, как авторы сценария, были где-то на втором плане. К примеру, покойный Борис Антонович Шпильковский, очень хороший режиссер, в лучшем понимании этого слова – пижон, выпускник московского вуза, красавец, любимец женщин. Когда, помню, положил ему свой первый сценарий на стол, он его перелистал, отодвинул и сказал: «Все это будет совсем не так!». И начал буйно фантазировать. Я сказал: «Не-е-т, Боря!» – и вернул свои бумажки на место. Нельзя сказать, что я боролся очень сильно, с кем-то воевал, но по прошествии определенного времени, чего потом режиссеры мне не простили, получилось так, что журналист-сценарист, а уж тем более журналист-ведущий стал главным, а потом уже шел режиссер со своими задумками.
Для того, чтобы этот принцип утвердить, мне пришлось самому изучить всю механику телевизионного дела. В свободное от работы время я просился у телеоператоров постоять за телекамерой. Изучал телевизионный пульт. Сам сидел на монтаже кинопленке. Сам с режиссером монтировал, когда появилась видеозапись. Поэтому, если и говорят, что что-то было до Строгальщикова, а что-то после, то, может быть, именно это: я всячески утверждал и в итоге утвердил примат журналиста, как автора передачи.
– Второй тезис, которые регулярно звучит: кажется, самым креативным журналистом на телевидении был все-таки Стирогальщиков…
– Что касается креативности. Вместе с моим другом Сергеем Жужгиным мы придумали и осуществили первую по-настоящему массовую передачу: конкурс «Шаги истории». Выдавали ее в живом эфире. Наверное, это немножко шевельнуло телевидение. Подавляющее большинство передач тогда выглядели так: сидит журналист, перед ним текст на столе, напротив – один, максимум два так называемых выступающих. Он по бумажке читает вопрос, они – так же по бумажке – читают ответ. Поэтому все, что было придумано сверх этого, казалось новым и креативным. Это одно. Второе – мы немножко раздвинули географические рамки того, что показывали по телевидению.
Мы очень любили летать на Север. Нам было интересно мерзнуть там, комаров кормить, сутками ждать вертолет, чтобы тебя вывезли с той точки, куда до этого забросили.
– Навскидку: какая вспоминается самая интересная из поездок?
– Мы прилетели в район города Ноябрьск, которого тогда еще не было, и куда только-только подходила железная дорога. Нас высадили на каком-то холме и сказали, что через три дня прилетят и заберут. Мы снимали строителей железной дороги и то, как начинался город: с палаток, вагончиков, балков и т.д. А в конце второго дня полил дождь. И не прекращался десять дней. Притом такой дождь, что никто не летал. А по-другому оттуда выбраться было нельзя. И вот, отработав полтора дня, мы сначала мокли под сосной на краю вертолетной площадки – вертолет прилетает и более пяти минут никогда никого не ждет, если ты не сидишь на бревнышке рядом. Потом пожаловались начальству, и нам дали машину – мусоровозку. Втроем – я, оператор и ассистент – мы сидели в кабине неделю! В это же время в палатках, в таких же машинах, под какими-то картонными коробками рядом с нами сидели люди, которые собирались в отпуск.
Жалко, что тогда были кинокамеры с пленкой, ограниченной до безумия. 120 м пленки – десять минут эфирного времени – и все! За эту неделю на наших глазах две или три семьи развалились. Люди ссорились, ругались, расходились, тут же кто-то с кем-то в кусты уходил. И все под дождем. В конце концов, прилетел вертолет, туда рванулись все, но каким-то образом, буквально по головам, нам удалось прорваться. Все это время в Сургуте стоял оплаченный гостиничный номер. Мы, голодные, уставшие, без денег, вошли в этот номер, в котором не жили ни минуты до этого, помылись — побрились, вышли и улетели в Тюмень.
– В чем отличие нынешнего телевидения от прошлого?
– Телевидение раньше рассматривалось как некая общественно-политическая сила, как средство влияния на людей. И влиянием оно пользовалось! Телевидение уважали. Спросите любого журналиста или телеоператора, которые помнят советские времена. Они вам скажут, с каким пиететом, с каким уважением относились северяне к прилету тюменского телевидения! Они танцевали вокруг нас: что вы хотите? Вертолет? Пожалуйста! Машину? Пожалуйста! Оленей? Ради Бога! Только снимите нас!
Сейчас у них свое телевидение. Да и к нему они относятся как к идеологическому официанту. Изменилась и техническая сторона. Раньше пленки было мало, а снять надо было много, и прежде чем нажать на пуск, оператор десять раз подумает и десять раз кадр выберет. Только после этого нажимает гашетку, и пленка начинает молотить — не больше 8–10 секунд подряд. Поэтому к построению кадра, к выбору натуры люди относились предельно ответственно. Современная техника позволяет стрелять «от пуза», очередями. Час отснимешь – на пять минут сюжета выберешь. А раньше, чтобы выдать в эфир пять минут, разрешалось снимать шесть минут, не больше. Запас вероятной ошибки был минимален.
Я не говорю, что люди сегодня не умеют снимать, но количество проходных кадров кратно увеличилось.
– В каком-то буклете видела фотографии с передачи, схожей с популярной московской программой «12-й этаж»…
– Передача называлась «Здесь и сейчас», и начали мы ее еще до того, как появился «12-й этаж». Первое настоящее ток-шоу, которых еще не было в Москве, мы развернули в Тюмени в середине 80-х годов. Еще перестройкой не пахло, а мы вели прямые телевизионные передачи с участием высокого начальства. У нас была прямая связь с телезрителями, на оживленной улице стояла передвижная телевизионная станция, и люди могли подойти к камере и в живом эфире сказать все, что думали. Вся студия тряслась: а вдруг кто-то что-то брякнет? И брякали иногда. Темы брали достаточно суровые: например, почему у нас мясо по талонам? Хотя тогда не принято было об этом вслух говорить. Надо отдать должное нашему тогдашнему руководителю – Владимиру Порфирьевичу Костоусову. Это он разрешил нам хулиганить, выдергивать начальство и делать с ним все, что угодно. Однажды у нас на передаче был директор завода, и мы его спросили: «Можете улучшить положение молодой семьи?». Он сказал: нет, не смогу. «Тогда зачем вы здесь сидите? Уходите!» — и мы выгнали его из студии. В прямом эфире! Директор завода, орденоносец, встал и понуро ушел. Спустя годы я перед ним извинился. Потому что он объективно не мог им помочь. Но весь город стоял на ушах: смотрите, что делают ребята!
Все это поощрял и прикрывал Костоусов. Мы не знали, были ли скандалы наверху, вызывали его в обком партии или нет. Скорее всего, вызывали. Он все брал на себя. Удивительный в этом отношении человек.
– Почему сегодня телевидение ушло от обсуждения этих актуальных проблем?
– Спросите местное телевидение, почему им то ли не по уму, то ли не по силам, то ли не по деньгам, то ли не по желанию передачи подобного жанра. Не хвастаясь, хочу сказать: когда передача «Здесь и сейчас» выходила в эфир, улицы пустели.
– На ваш взгляд, почему падает интерес к местному телевидению?
– Во-первых, в те времена не было такого количества эфирных альтернатив. Было тюменское телевидение, первая программа и вторая. И провинциальному телевидению тогда позволялось больше, чем центральному. Во-вторых, тогда вообще была такая традиция – смотреть тюменское телевидение, читать тюменские газеты… Я не хочу выглядеть ретроградом, но уровень тюменской журналистики 80-х годов небоскребно высок по сравнению с тем, что мы имеем сейчас. Требования к профессиональному уровню журналистов были чрезвычайно высоки.
– Как изменилось телевидение в последние годы?
– Идет некая нивелировка. Как-то я был за границей и остался в номере гостиницы один на два дня. Включил телевизор и за двое суток пересмотрел около 350 каналов, вплоть до малазийского, папуасского телевидения и черт его знает какого еще. Я пытался найти новый жанр! И понял, что ничего нового нет. Во всем мире есть новости, ток-шоу, сериалы, концерты и реалити-шоу. Иногда проскакивают какие-то драгоценные для меня частности: хороший документальный фильм, хорошее журналистское расследование. А так – везде одно и то же. И нет попыток выскочить за рамки.
– А как вырваться за них?
– Невозможно. Пока не изменятся некие принципиальные позиции. На центральном телевидении Генерал Рейтинг правит всем. Попала передача в рейтинг номер один – и не только она попала в прайм-тайм, но и клоны этой передачи немедленно развелись по всем каналам. Зачем придумывать что-то, когда можно формат купить на Западе. Все наши ток-шоу, все наши викторины от первой до последней – это все прямые кальки с уже обкатанных западных программ. Телевидение стало бизнесом, средством зарабатывания денег. Это порочный круг, из которого выбраться невозможно. Если на тебе начнут зарабатывать деньги, тебе дадут «зеленую улицу». Это не укор, это констатация нашего сегодняшнего капиталистического бытия.
– Сколько лет вы проработали на телевидении?
– Двенадцать лет. Я нигде не работал так долго. Телевидение – самый большой и самый «вспоминательный» кусок журналистской деятельности. Ушел году в 87–88… Совпало: уход Виктора Семеновича Горбачева, который сменил Костоусова на его посту, а я люблю работать с друзьями, и, откровенно скажу, ощущение инерции, которое у меня появилось. И еще я понял, что мы иногда обманывали людей. Были два барака в поселке Нефтяников, мы боролись за то, чтобы им дали нормальное жилье. Целую передачу посвятили. Через месяц приехали и снимали душераздирающий процесс переселения людей в новое жилье. С огромным удовольствием ходили по квартирам, нас везде поили чаем и даже водки предлагали. Мы все это показали в эфире. А потом на телевидение пришла огромная толпа людей. Это были те, кто уже должен был получить квартиры в этом доме, те, кто стоял в очереди и ждал десятилетия. Но, напуганные напором телевидения, городские власти заселили в дом людей из барака. И после этого я понял, что что-то не так.
Немного в жизни я испытывал профессиональных шоков, когда в зеркало смотреть не хотелось. Все это послужило совокупной причиной моего ухода с телевидения. Я просто отработал свой ресурс и кое в чем по-житейски разочаровался. А во-вторых, я вообще не могу долго сидеть на одном месте. Я – не бегун на длинные дистанции, я – спринтер.
– Что было дальше?
– Дальше много чего было. Работа в «Тюменской правде» – очень интересное время. Тираж областной газеты доходил, если не ошибаюсь, до 250 тысяч экземпляров. Конец 80-х годов – золотое время прессы. Люди еще верили газетам. А газеты уже стали намного свободнее. Потом пришли 90-е годы, и многое поменялось. С компанией друзей мы создали «Тюменские ведомости», «Тюменские известия», потом была Тюменская биржа недвижимости.
– А не жалко – сделать проект, поставить его на ноги, а потом – отдать?
– Жалко только в одном смысле: если бы это делалось на Западе, то дивиденды капали бы мне по сей день. И я бы сейчас отдыхал на Канарах. А то, что газеты живы до сих пор – в этом смысле не жалко, наоборот, я горжусь. А чего жалеть? Я каждый раз считал, что начинаю вещь гораздо более интересную, чем было до того.
– Каким образом из газеты да в биржу недвижимости?
– У меня очень много разных друзей. Один из них давно уже занимался мелким предпринимательством. И как-то он пришел ко мне и сказал: слушай, говорят, что скоро все продаваться начнет, в том числе земля и квартиры. Давай биржу недвижимости создадим. А давай! – сказал я. Не помню, сколько к тому времени было выпито, но слово «Давай» у меня с языка очень легко слетело. Ну, создали. Там все было хорошо, но мне стало нестерпимо скучно! Какой из меня чиновник! У меня был генеральный директор, который всем занимался, а я откровенно скучал. И когда получил предложение создать с нуля пресс-службу у нового губернатора, которым тогда стал Юрий Константинович Шафраник, с легким сердцем ушел. Поработал с ним, немного – с Рокецким, вновь с Шафраником, когда он был министром топливной энергетики. Но я не чиновник по характеру! Я эти структуры терпеть не могу!
– Не было ощущения топтания на месте? Должен же быть качественный сдвиг вперед?
– Быть может, все предыдущее, все эти метания были лишь прелюдией к тому, чтобы я занялся тем, к чему, быть может, с детства предрасположен. Начал писать книги. Но если бы книгописание позволяло кормить себя и семью, то я бы сейчас не сидел в редакции журнала «Сибирское богатство», а беседовал с вами где-нибудь в своей усадьбе. Я не скрываю, что сегодня вынужден заниматься журналистикой в основном потому, что мне нужна постоянная зарплата. Был бы у меня иной источник доходов – при всей любви к друзьям и к журналистике в целом бросил бы их, не моргнув глазом. В сентябре у меня выйдет уже пятая книга. Пятый роман под скромным названием Стыд».
– Почему в Тюмени нет ваших книг?
– В Москве меня, не раскрученного, провинциального писателя, который не пишет под Маринину или Акунина, издавали достаточно большим тиражом – 14 тысяч экземпляров. Но тюменские книгопродавцы эти книги просто не заказывали. У меня в Тюмени был издатель Юра Мандрика, который меня издавал, но привозил книжки на грузовике и больше не занимался ничем. Все остальное приходилось делать самому. А я собой торговать не умею! Я не могу прийти в магазин с пачкой книжек под мышкой и сказать: возьмите, а? продайте, а? Сейчас все проще. Ты продаешь права издательству. Издательство платит тебе гонорар. И все. Потиражные получают десять самых тиражных московских писателей. Все остальные – в кабале у издателей. А издательство ведет себя так: ты хочешь, чтобы книжка вышла? Хочешь 14 тысяч тираж? Хочешь, чтобы мы распространили его по всей России? Хочешь, чтобы были рецензии? Не требуй гонорара. А не хочешь – иди, свободен! Так что моя жена говорит: муж пишет книги для удовлетворения собственного тщеславия.
– Не возникала ли мысль создать свой издательский дом, печатать не только свои книги, но и книги местных авторов, в том числе и северных…
– Виктор Леонидович Строгальщиков вместе с другом Володей Комисаровым еще в начале девяностых годов создали Сибирский издательский дом. За эти годы издали десятки книг. Сейчас закончили работу над книгой, посвященной 40-летию Главтюменьгазпрома. Там 320 страниц, более 700 фотографий. Это портреты и биографии людей, которые достойны того, чтобы о них помнили. О которых массовый читатель забыл напрочь. Кто помнит Стрижова, первостроителя Надыма, первого генерального директора Надымгазппрома, легендарного человека, который угробил себя, но оставил город? А в итоге был снят с должности и умер почти в забытьи. Мы стараемся издавать книги подобного рода, и я считаю, что это достойное занятие. Сами ищем спонсоров. Я собственный отпуск потратил на то, чтобы смакетировать эту книжку. Кроме того, в Тюмени издашь – все равно нужно везти в Москву. Потому что оптовики-распространители сидят в Москве. К тому же я перерос рамки провинциального писателя. Мне уже не интересно быть читаемым только в Тюмени. Мне надо, чтобы меня читала страна!
Ольга ОЖГИБЕСОВА