Сегодня топливно-сырьевой фактор оказывает мощное влияние на многие политические процессы на мировой арене. Обладающая серьезной ресурсной базой Россия не может не испытывать на себе определенное давление. Как нам выстраивать стратегию национальной безопасности сквозь эту призму, должны ли мы шире открываться миру или же лучше замыкаться на себе — на эти и иные вопросы в беседе с обозревателем «Красной звезды» отвечает председатель Совета Союза нефтегазопромышленников России, председатель правления МГНК «Союзнефтегаз» Юрий ШАФРАНИК.
— Юрий Константинович, из истории известно, что многие войны начинались из-за передела ресурсной базы. Вот и сейчас постоянно говорят о пиратстве, но давайте вспомним, что у сомалийско-эфиопского конфликта все та же энергетическая подоплека - борьба за ресурсы провинции Огаден. Запасы нефти не подтвердились, а последствия войны, обескровившей и расчленившей страну, остались. Да и вторжение Германии в СССР в 1941 году связано с видами третьего рейха на наши природные богатства. Ныне ситуация выглядит иной, но можем ли мы исключить военный фактор при решении споров в сфере энергетики?
— Нет, не можем. Я, правда, не считаю, что только из-за нефти и газа может разразиться война. Хотя, конечно, и нефтяной фактор играет свою роль. В пустыню никто бы просто так не пошел. Но нефтяной фактор — далеко не главный. Тем не менее, в 1980-е годы Ирак и Иран воевали из-за неопределенности границ месторождений. Вот и получается: чтобы обеспечить себе мир, нужно быть сильным экономически, политически, финансово и в военном отношении.
— Одним из важнейших направлений деятельности правительства России и нашего государства в последнее время стала диверсификация путей поставки энергоносителей. И Дмитрий Медведев, и Владимир Путин заботятся о прокладке новых трубопроводов на восток, о возможности поставок нашего сырья в Японию, Китай, США. Речь, в частности, шла о дорогостоящем проекте трубопровода «Восточная Сибирь — Тихий океан». Какова сейчас ситуация со строительством этих трубопроводов? И не ставим ли мы себя этим проектом в заранее уязвимую позицию?
— Для того чтобы добывать, нужны инфраструктура, трубы, заводы, переработка. Нет их — нет добычи. С другой стороны, как только инфраструктура создана, она привязывает к конкретному месту. Поэтому важно точно просчитывать все действия минимум на 50 лет вперед.
Я полагаю, что трубопроводные системы на востоке мы развиваем правильно. Но есть и ряд проблем. Важнейшая из них заключена в особенности углеводородных активов. От Красноярска до пределов Дальнего Востока все основные месторождения — не газовые или нефтяные, как на Ямале и в Югре, а газонефтяные. Поэтому нельзя строить нефтепровод, не реализуя параллельно программу использования газа. Разумеется, это несколько сдержит добычу нефти, однако сегодня просто недопустимо сжигать ценнейший попутный газ. Кроме того, это не позволяют подписанные нами международные обязательства экологического характера.
Не менее важно — и для данного региона, и для всей страны — создавать здесь объекты глубокой химической переработки углеводородов с целью получения высококачественного конечного продукта. Это крайне необходимо для реального экономического развития региона и России в целом. Значит, необходима комплексная программа освоения недр Восточной Сибири и Дальнего Востока. Нужно срочно принять генеральную схему размещения объектов нефтяной и газовой промышленности, тесно увязанную с размещением предприятий других отраслей.
Понятно, что для реализации столь масштабной и сложной программы только российских денег будет недостаточно. С другой стороны, опоздание с реализацией, можно сказать, крайне опасно для отечественной экономики, для самой идеи выхода России на качественно новый уровень развития. Следовательно, необходимо создавать условия для привлечения зарубежных инвестиций.
— Сейчас весьма интересными представляются взаимоотношения поставщиков и потребителей энергоресурсов. Чем больше труб проложит производитель, тем больше будет зависеть от покупателя. И наоборот, если трубопроводы строит покупатель, то он крепко привязывает себя к производителю. Этой зависимости опасаются и те и другие (взять хотя бы небезызвестный проект «Набукко»). Другая часть вопроса: доходы, получаемые от продажи энергоносителей, часто уходят на приобретение нового оборудования для их добычи. Переработку стараются держать в своих руках потребители и не подпускать к ней производителей. Как на данном этапе складываются отношения между двумя группами субъектов этих взаимоотношений?
— Равноправному партнерству производителей и потребителей углеводородного сырья до сих пор очень мешает особое восприятие некоторыми европейцами окружающего мира. Да, из-за особенностей исторического развития Римской империи, Испании, Англии, Голландии, Франции и других стран большая часть Европы столетиями жила за счет активного освоения обширных (часто находящихся вне Европы, но богатых различными ресурсами) территорий. И хотя мир сильно изменился за последние десятилетия, фантом прежнего отношения Запада к производителям ресурсов дает о себе знать.
Когда вам предоставляют товары и оборудование (причем по ценам, кратно превышающим себестоимость) только для того, чтобы вы отдали за это свои ресурсы, о каком взаимовыгодном сотрудничестве может идти речь? Добывающая сторона фактически не получает настоящей прибыли. И только благодаря росту цен на сырье ей удается что-то компенсировать. Этого явно недостаточно для нормального функционирования. А если рост цен прекратится, производитель очень скоро останется ни с чем, а то еще и в долгах перед потребителями углеводородного сырья.
В том, что продуктивный диалог производителей с потребителями пока не получается, видятся проявления усиливающегося ресурсного национализма. Дает он о себе знать по-разному: ограничение доступа иностранных компаний к месторождениям углеводородов, национализация добывающих предприятий, более жесткое налогообложение «варягов», ограничение их прав, мешающее эффективной деятельности, и т.д.
— Помнится, лет двадцать тому назад говорили об утрате значения углеводородного сырья. И сейчас в мире активно разрабатываются альтернативные источники энергии, способные в перспективе если не вытеснить, то, по крайней мере, серьезно потеснить углеводороды. А при этом цены на нефть и газ только растут. Каковы, на ваш взгляд, перспективы использования углеводородов в будущем?
— В текущем столетии углеводородный цикл не только не исчезнет, но и укрепит позиции в рыночном сегменте за счет научно-технического прогресса, более эффективного использования каждой тонны нефти и каждого кубометра газа, за счет расширения ассортимента производимой из них продукции и создания экологически чистых перерабатывающих производств.
Что касается альтернативных источников энергии, то для любого вида на Земле имеется своя ниша, свой сегмент. Есть ли соперничество между низкоуглеводородным и высокоуглеводородным сырьем? Его нет. Так и во всем другом. Нет смысла прокладывать газопровод за тысячи километров в тундру, чтобы обогревать яранги, а вот за экономичный энергоблок оленевод будет тебе благодарен. Вряд ли стоит тянуть ЛЭП в Гималаи, но там, наверное, есть смысл шире использовать солнечные батареи или — в будущем — водородные мини-реакторы.
— Нас во всей этой ситуации больше всего интересуют перспективы собственной страны. Как бы вы охарактеризовали нынешнее состояние энергетической отрасли России? Сейчас, особенно в связи с трагическими событиями на угольных шахтах, многие поговаривают о закате угольной отрасли, но не логичнее было бы говорить о повышении ее безопасности и эффективности?
— Из всех отраслей российской экономики наиболее рационально реформирована именно энергетика, точнее, ее углеводородный комплекс. В нефтегазовой отрасли уже в начале 1990-х была проведена емкая структурная реформа. Сейчас наш нефтегазовый комплекс в целом соответствует мировым стандартам и обеспечивает стабильность энергоснабжения. Этому способствовали три фактора: созданный до 1990 года потенциал, правильно проведенные реформы по структурному оформлению отраслей энергетики, включая угольную, развитие многих компаний в соответствии с мировыми стандартами.
С другой стороны, до сих пор не созданы предпосылки для интенсивного развития среднего и малого нефтегазового бизнеса. Значит, кроме экономических потерь, налицо и политические — замедляется формирование в обществе среднего класса. И тем не менее, сделано уже немало. Законом о недрах и рядом указов создана система, позволяющая комплексу выживать и развиваться. Хотя и не столь интенсивно, как требует время. Возьмите горняков. Благодаря реформе они смогли продержаться даже тогда, когда цены на уголь в 2008—2009 годах катастрофически обрушились.
О закате угольной отрасли рассуждать, мягко говоря, преждевременно. А вот о ее проблемах — необходимо. И одно из главных препятствий для развития угольной промышленности — тотальная газификация страны. Искусственно поддерживаемые низкие цены на газ привели к тому, что использование угля с 2002 года снизилось с 30 до 27 проц. с одновременным увеличением доли газа до 68 проц. Хотя согласно Энергетической стратегии до 2030 года доля угля в структуре топлива тепловых электростанций должна вырасти с нынешних 26 до 34—36 проц. в 2030 году за счет снижения доли газа с 70 до 60—62 проц.
В США, согласно данным их министерства энергетики, доля угля в электрогенерации составила в 2009 году 46 проц. Китай обеспечивает национальную энергетическую безопасность, ориентируясь — в том числе — на уголь. А у нас даже в угледобывающие регионы тянут газопроводы. В Сибири, самой богатой угольными ресурсами провинции мира, угольные энергоблоки либо останавливают, либо переводят на газ. Причем с 2003 года, когда была утверждена Энергетическая стратегия до 2020 года, ни один угольный генерирующий блок даже не начали строить.
— Почему такое происходит?
— Ситуация обязывает признать, что у России нет концепта, то есть общего и хорошо усвоенного в политических и экономических кругах представления о движении вперед, о направлении движения. Берем энергетику. Какой мы хотим ее видеть через 10—30 лет? Не в плане объемов добычи энергоресурсов или объемов потребления электроэнергии. На это дает ответ «Энергетическая стратегия РФ до 2030 года». Важно ее появление: сама работа над ней позволила лучше осмыслить, что и сколько нам понадобится завтра. Но где, кем и как это будет получено — вопрос, на который пока нет четкого и официального ответа. Никто сегодня не обрисует, например, структурный образ нефтегазового комплекса в отдаленном будущем.
— У нас на востоке соседом новая сверхдержава — Китай. Темпы его экономического роста и, следовательно, объемов потребляемой энергии впечатляют. Каковы, на ваш взгляд, виды КНР на сотрудничество с Россией в сфере энергетики и что вообще Китай хотел бы от нас получать?
— Если кто-то не успевает заполнить пустоту, ее заполнят другие. Не успеваешь, допустим, производить свое сервисное оборудование, будешь покупать китайское.
У нас с Китаем огромная общая граница, мы — дружественные страны. Но время изменчиво, будущее не всегда и не во всем предсказуемо. Поэтому проектам на Дальнем Востоке я стремился содействовать не одно десятилетие. При этом всегда утверждал, что они не должны быть разрозненными, пусть это даже великая труба или БАМ с его многострадальной судьбой. Для освоения региона необходима концепция, обеспечивающая взаимосвязь технологических, машиностроительных, химических и многих других проектов. Кроме того, для создания и реализации каждого проекта надо тщательно — как с экономической, так и с политической точки зрения — подбирать партнеров. Повторюсь: рассчитывать, что мы все освоим своими силами и за счет собственных средств, наивно.
— Этот вопрос я задаю вам, как человек, отдавший 40 лет изучению Ближнего Востока. В арабских странах, особенно в странах Персидского залива, много и серьезно думают о том, что будет с ними «после нефти». Но они не только думают над этим, но и готовятся к переменам. Например, Саудовская Аравия, расположенная в пустыне, стала крупнейшим производителем пшеницы в регионе. Страны залива приобретают и осваивают новейшие технологии, а одна из них покупает завод «Опель». России, наверное, тоже пора думать об этом?
— Любая добывающая страна извлекает из недр невосполнимые ресурсы. Даже если у нее осталось запасов на 100 лет, этого для ее исторического выживания и тем более грядущего процветания мало. Она за отпущенный ей природными богатствами срок обязана сделать очень многое, чтобы сохраниться и развиваться. Эта аксиома действительно не первый год отражается в экономической политике стран Персидского залива.
Мне не хочется судить обо всех аспектах экономического развития России. Но абсолютно убежден, например, что одним из самых надежных рычагов инновационного и модернизационного прорыва отечественной экономики является повышение эффективности нефтегазового комплекса. И не за счет бюджета, а благодаря механизму, который давно предлагает наше профессиональное сообщество, — выделение и специализация нефтегазового сервиса. Этот механизм, повторю, обеспечит кратное повышение эффективности добывающих нефтегазовых компаний. А профессиональные сервисные предприятия будут успешно развиваться сами, содействуя развитию отечественного машиностроения. В результате за 2—3 года произойдет оздоровление большинства отраслей российской экономики.
— И какова тут роль нефтегазового сервиса?
— Определяющая. Эффективность как освоения недр, так и функционирования добывающих компаний напрямую зависит от темпов структурных преобразований и, безусловно, технического и технологического обновления отрасли. А производственным синонимом этого обновления как раз и является сервисное обслуживание, поскольку оно включает и бурение, и ремонт скважин, и поддержание в рабочем состоянии оборудования в скважине и на поверхности. Причем в рамках сервисного рынка быстрее растут и потребности в высокотехнологичных услугах (геофизика, горизонтальное бурение, гидроразрыв нефтяных пластов, использование безмуфтовых гибких труб и т.д.) Кроме того, через сервис станут возможными инвестиции углеводородных доходов в другие отрасли экономики. Россия сможет зарабатывать не только и не столько на нефтегазодобыче, но и на технологиях и оборудовании.
— Спасибо за интервью.
Беседу вел Александр ФРОЛОВ