Если ничего не менять в отечественной нефтегазовой отрасли, то добыча нефти будет колебаться в ближайшее десятилетие на уровне 500 млн тонн, а после 2020 года и вовсе может снижаться, полагает ЮРИЙ ШАФРАНИК, председатель Высшего горного совета, а также Совета Союза нефтегазопромышленников и Комитета Торгово-промышленной палаты РФ по энергетической стратегии и развитию топливно-энергетического комплекса (ТЭК).
‒ Юрий Константинович, что стало причиной Вашего согласия стать сопредседателем Оргкомитета выставки «Нефтегаз-2014» и возглавить Программный комитет форума «ЭНЕРКОН»? В чем значимость этих мероприятий для нефтегазовой отрасли?
‒ Причина простая: среди многочисленных отраслевых мероприятий на территории России «Нефтегаз» ‒ крупнейшая ежегодная выставка во всей Восточной Европе, а «ЭНЕРКОН» – её главная конференциальная площадка, предназначенная для обсуждения и выработки решений, необходимых для развития нефтегазовой отрасли. Это, безусловно, базовая площадка для продуктивного общения отечественных и зарубежных специалистов. Кстати, выставка проводится в 15-й раз, а форум ‒ в 5-й. Поэтому коллегами и партнерами наработаны определенные традиции, наметился широкий круг постоянных участников ‒ компаний, где уверены, что их представители получают ценную информацию, определяют явные или нарождающиеся тенденций развития углеводородного рынка.
Я решил, что в какой-то мере могу способствовать повышению отдачи от названных мероприятий, поскольку все минувшие 15 лет Высший горный совет НП «Горнопромышленники России» и Союз нефтегазопромышленников России неизменно поддерживали выставку «Нефтегаз» и созданный при нашем участии «ЭНЕРКОН».
‒ По итогам последних лет Россия показывает рекордные объемы добычи нефти и газа. Однако, по некоторым прогнозам, в ближайшие 10‒20 лет их добыча может значительно снизиться. Как Вы лично оцениваете такие прогнозы?
‒ Надо учитывать, что речь идет о так называемых рекордах, поскольку достижения последних лет нельзя вырывать из исторического контекста. Общий спад промышленного производства в 90-е годы во всех странах бывшего Советского Союза и Восточной Европы повлек за собой резкое сокращение добычи углеводородов, т.к. в ближнем зарубежье крайне сузились возможности их потребления. Вдобавок накладывалась тяжелая финансово-экономическая ситуация, когда даже за полученное сырье потребители просто не платили. Приходилось идти на различные «нецивилизованные» варианты, включая бартер, который тоже изрядно задерживался.
В 2000-х годах, в период оживления и восстановления экономики, нефтегазовый комплекс (НГК) и углеводородная энергетика в целом ‒ на основе достаточно правильно принятых еще в начале 90-х мер структурного реформирования и соответствующего законодательства ‒ сумели восстановить свои ресурсы по нефти, газу и углю. Но именно восстановить, а не приумножить.
К 2010 году восстановительный период (протекавший на базе производственных мощностей, созданных преимущественно до образования Российской Федерации) завершился. Действительно, очень заметно выросли объемы добычи нефти и газа, улучшилась система переработки и транспортировки углеводородов. Мы даже превысили показатели, достигнутые в советские времена. К тому же был осуществлен ряд новых крупных проектов, в том числе инфраструктурных, которые позволили нам обеспечить выход на Восток (трубопроводная система «Восточная Сибирь ‒ Тихий океан»), увеличить в 2 раза экспорт нефти по сравнению с советским периодом за счет новых терминалов, Балтийской трубопроводной системы, реконструкции и увеличения пропускной способности транспортных перевалов на Черном море, за счет Каспийской трубопроводной системы.
Да, произошло серьезное восстановление нефтегазового комплекса, но за последние годы нет его интенсивного развития. Потому что наступил период, когда нужно осваивать новые месторождения. Что, в общем-то, и происходит (есть богатое нефтью Ванкорское месторождение, газовые кладовые Ямала: знаменитое Бованенково, осваиваемое Газпромом, месторождения НОВАТЭКа). Но все-таки мы уже приблизились к этапу, когда не будет не только рекордных объемов добычи нефти (с газом дела обстоят лучше), но вполне вероятен её спад. Потому что крупные месторождения, подобные Ванкору, в ближайшие годы освоены не будут. К ним еще не подобралась геологоразведка.
Или возьмите месторождения вдоль ВСТО. Там есть и газ, и газоконденсат (например, в Ковыкте), и нефть, и гелий, но добывать их нужно непременно комплексно. А это уже совершенно другие затраты. Причем разработка данных кладовых, добыча и глубокая переработка сырья (вплоть до полимерных материалов) суть отдельные суперпроекты. И для их реализации обязательно нужны партнеры, причем утвердившиеся на мировом рынке. Значит, нужен особый экономических подход, особый и весьма дорогой бизнес-проект. И без привлечения зарубежных (можно даже сказать — международных) сил и средств тут не обойтись. Следовательно, надо срочно решать ответственную политико-экономическую задачу: откуда и какого партнера пригласить, как и на каких условиях «встроить» его в дело, чтобы проект бесперебойно осуществлялся 10—20—30… сколько угодно лет в интересах России, данного региона и, конечно, каждого партнера, вложившего сюда оборудование, финансовый и интеллектуальный капитал.
Итак, у нашей нефтегазодобычи впереди очень непростые годы. Хотя сейчас и проблемы видны, и меры определены, но, считаю, действовать нужно целенаправленнее и активнее. А ориентироваться есть на кого и в России, и за рубежом. Возьмем Татарстан ‒ один из старейших нефтяных регионов страны. Уже на протяжении 22 лет там не только не падает, но постоянно увеличивается объем добычи, и во многом за счет трудноизвлекаемых запасов. Применение в республике новых методов извлечения и нефтеотдачи дает возможность добывать более 30 миллионов тонн ежегодно. В Татарстане основательно задействована нефтегазохимия, работает шинное производство.
Очень яркий пример демонстрирует Техас ‒ старейший после Пенсильвании нефтяной район мира. За последние 6‒7 лет последовательными мерами, не открывая гигантских месторождений, подобных нашему Самотлору, здесь больше чем на 40% нарастили объем добычи (в немалой степени благодаря тысячам мелких месторождений и малых компаний). При этом стоимость газа для промышленных предприятий за тот же период «уронили» с 212 до 90 долларов за тысячу кубов. Представьте, какой мощный экономический импульс получил Техас всего за несколько лет! И что, какое-то чудо произошло? Нет, конечно. Это закономерный результат целенаправленных, скоординированных действий центральной и региональной властей, учитывающих общемировые тенденции, которые уже очевидны или только предсказаны. Высокая эффективность производства в США делает выгодной добычу 500 литров нефти в день, а у нас даже 5 тонн не укладываются в пределы выгоды…
В одном интервью все не расскажешь. Но для этого и существуют профессиональные площадки, в том числе «Нефтегаз-2014».
‒ Какую из проблем, сдерживающих развитие нефтегазовой отрасли в России, Вы поставили бы на первое место? Какие варианты ее решения полагаете наиболее целесообразными?
‒ Проблем много, даже слишком. Но если отталкиваться от предыдущего вопроса о состоянии добычи, то упрощенно (но злободневно) скажу так… Чтобы только удержать нынешний объем добычи, надо бурить скважины в объеме не менее 40 млн м в год, а лучше 50 млн м, причем бурение должно быть современным, высокотехнологичным. Это, в частности, относится к проходке горизонтальных стволов. Напомню, что в 2013 г. в России пробурен 21 млн м. Для сравнения: чтобы увеличить добычу нефти и газа, за последние 6 лет Америка с 60 млн м вышла на100 млн м проходки в год.
Вот где наша главная проблема и задача. Все остальные тоже сложные, требующие взаимодействия между нефтяной промышленностью и Минфином, Минэкономразвития. Говорю о том, что связано со стимулированием, переходом на другую систему налогообложения. Нужно, чтобы у этих органов исполнительной власти с помощью промышленников появилась правильная модель развития отрасли на длительный период, потому что любые отраслевые метания я считаю преступными, т.к. речь идет о сложном капиталоемком бизнесе, и его нельзя стимулировать сегодня так, а завтра иначе. Поэтому обсуждения на форумах профессионалов должны формировать в Минфине, Минэкономразвития и Минэнерго точный и ясный образ того, как следует стимулировать нефтегазопромышленников, какими рычагами добиваться сохранения и увеличения объемов добычи.
Известно, что у нас самые высокие налоги в нефтегазовом секторе на планете ‒ от 40 до 65%. В Америке они не превышают 32%. Более того, нацеленность российской фискальной системы на налогообложение выручки, а не на финансовом результате компаний, делает добычу на большинстве разрабатываемых месторождений нерентабельной. Необходимо ориентировать налоговую политику на стимулирование привлечения инвестиций в отрасль, переходя на новый режим, основанный на изъятии сверхдоходов. Введение налога на добавленный доход активно обсуждается около двух лет, но пока мы не продвинулись на пути к внесению соответствующих изменений в Налоговый кодекс. Без этого по-настоящему стимулировать отрасль невозможно. Принятие точечных решений по конкретным участкам недр, по конкретным запасам сложно и неэффективно.
ЛУКойл, одна из самых могучих наших компаний, имеет чистую прибыль около 9 миллиардов долларов. У ExxonMobil она превышает 40 миллиардов. А ведь все геологоразведочные и буровые работы, ввод новых месторождений, модернизация нефтепереработки осуществляются за счёт той самой чистой прибыли.
Кроме того, однозначно можно констатировать ‒ инвестиционный климат у нас пока плохой. И дело тут не только в системе налогообложения. И не только из-за борьбы с офшорами. Ведь почему бизнес стремится вывести средства из страны на тот же Кипр, Каймановы острова? Не потому, что там налоги низкие. Дело в элементарной правовой защищенности.
‒ Одной из основных причин пессимистичных прогнозов развития российского ТЭК называют ситуацию с геологоразведкой. В чем, по Вашему мнению, сегодня особенно нуждается геологоразведка: большем финансировании или техническом перевооружении?
‒ Геологоразведка сейчас находится на самом низком уровне как минимум за последние 50 лет. А учитывая, что мы говорим об этом больше 15 лет, можно сделать вывод: нет теперь «преимущества» финансирования или технического перевооружения для резкого улучшения ситуации. Необходимо и то и другое. Что касается финансирования, то деньги сами по себе мало что решают. Главное ‒ точно наметить зоны открытий месторождений и круг решаемых задач. Затем определяются исполнительные органы-игроки: добывающие компании, специализированные геологические предприятия (большие и малые, но сориентированные на свои, конкретные обязанности), и через них и их стимулирование осуществляются проекты.
Пока геологоразведка недостаточно востребована, как и не понята острота проблемы, хотя специалисты на эту тему давно все высказали ‒ от президента Российского геологического общества Виктора Петровича Орлова до членов Высшего горного совета и профессионалов в федеральных округах. Поэтому повторяться смысла особого не имеет. Важно просто уяснить: если ничего не менять в отрасли, то в лучшем случае добыча нефти будет колебаться в ближайшее десятилетие на уровне 500 млн тонн, а после 2020 года и вовсе может снижаться. Весьма вероятно, что так и произойдёт, если власть и компании не выведут из штопора геологоразведку. Это высокорисковый вид бизнеса. Значит, надо совершенствовать систему государственного регулирования, чтобы компаниям было выгодно давать деньги. Да, в первую очередь компаниям. Но создавать условия должно государство, чтобы у компаний, у частных инвесторов появился смысл рисковать.
‒ Не секрет, что в нефтегазовом комплексе, особенно в нефтесервисе, большая часть оборудования ‒ зарубежного производства. Насколько, на ваш взгляд, уместно говорить об импортозамещении в данном случае? Готовы ли отечественные машиностроительные предприятия изготавливать качественное оборудование для российских нефтегазовых компаний? Какой период времени может занять это импортозамещение, в каких объемах?
‒ Восстановление всех объемов производства в НГК, как уже говорилось, произошло на базе производственного потенциала СССР. (В свое время мы имели развитую промышленность по выпуску буровых установок. Их сборка велась на Тюменском судостроительном заводе, Волгоградском заводе буровой техники, заводе Уралмаш-буровое оборудование, Кунгурском машиностроительном заводе и ряде других предприятий. При этом подрядчиками выступали самые разные отечественные заводы. Наши установки закупали западные буровые компании, их использовали для освоения стратегической сырьевой базы – полуострова Ямал.) Причем с 1988-го по 1992 год – за 5 лет – отрасль получила 1100 больших буровых установок, а за 21 год после этого ‒ с 1992-го по 2013-й ‒ только 410. Из них половина не нашего, а зарубежного происхождения.
Сейчас наступил период, когда перевооружение крайне необходимо. Причем буровая установка, как ее ни совершенствуй или модернизируй, живет максимум 25 лет. Вот и считайте: подошло время, когда 1100 надо заменить на 1100 новых. Дальше ‒ больше. Если следовать курсом на стабилизацию добычи, то необходимо докупить еще около 1000 буровых установок нового поколения. Иными словами, нужно более 2 тысяч БУ в ближайшую пятилетку. Вот это ‒ архиважная задача, которую сообщество нефтяников и газовиков неоднократно обсуждало, проводились совещания с министерствами, министрами, региональным руководством. Сама тема достаточно полно проявлена, но объем задачи настолько серьезен, что требует внимания высшего руководства страны. Ведь кроме поддержания объемов добычи и технического перевооружения машиностроения речь идет о многочисленных высокотехнологичных рабочих местах. Стране такая задача по плечу, но необходимы отмобилизованность, сконцентрированность и координирующая роль председателя правительства России. Не ниже. И тогда половину средств на перевооружение мы сможем направить на наши машиностроительные предприятия, привлекая к работе и находя эффективные формы сотрудничества с западными и китайскими компаниями, которые продвинуты в этой сфере.
А пока… Уралмаш был в Советском Союзе образцом индустриального гиганта, который (в отличие от НГК, реформировавшегося в компании мирового уровня) развалился на кучу кооперативов, и они лишь недавно собраны в некое подобие прежнего промышленного колосса. Но от удара он еще не оправился. Поэтому на заводах ООО «Уралмаш НГО Холдинга» в 2013 году, как и в 2012-м, было произведено всего 30 буровых установок вместо 350, которые создали предприятия этой группы в 1990 году. Ситуацию изменить можно, но для этого надо, повторю, как следует сконцентрироваться на проблеме.
Сегодня предлагается рассмотреть возможность запуска государственной программы выдачи утилизационных премий на буровые установки 1987‒1991 гг. выпуска с целью приобретения новых ‒ российского производства. Необходима также программа льготного кредитования наших сервисных предприятий на обновление производственных мощностей отечественным оборудованием. В этих условиях нефтесервисные компании совместно с компаниями-недропользователями смогут разработать и согласовать программу обновления парка БУ, в рамках которой надо предусмотреть включение в текущую стоимость бурения инвестиционную составляющую, достаточную для приобретения нового оборудования. При этом именно характер взаимоотношений между заказчиком (добывающими компаниями) и подрядчиком (сервисниками) составляет сегодня главную проблему. Причем ключевую роль в координации работы добывающих, сервисных и машиностроительных предприятий должно играть Министерство промышленности и торговли РФ.
‒ Как Вы относитесь к идее создания комплексов по первичной переработке сырья в местах ее добычи? Насколько оправданы такие проекты?
‒ В отдельных случаях малые объекты переработки, которые Вы имеете в виду, являются эффективными. Но в большинстве случаев эффективности препятствуют, например, география мест добычи или удаленность рынков. Так что в массовом масштабе затея считается недостаточно рентабельной, да и необходимых технологий зачастую недостает. Если они и разработаны, то нет промышленных образцов. В частности, это касается переработки газа. Одно дело тянуть за тысячи верст трубу с попутным газом или закачивать его в пласт, а другое дело газ перерабатывать. Но опять-таки технологии… Глядишь, какая-нибудь из выставок их представит в промышленном варианте. Усилия такие есть.
‒ При каких условиях (экономических, технологических) на сервисном рынке России выросла бы эффективность отечественных компаний?
‒ Прежде всего, при условии выделения и специализации нефтегазового сервиса. Этот механизм обеспечивает кратное повышение эффективности добывающих компаний. А профессиональные сервисные предприятия будут успешно развиваться сами, содействуя развитию отечественного машиностроения, поскольку сервис должен быть главным заказчиком оборудования и технологий.
Генеральный директор или собственник добывающего объединения смотрит на затраты и анализирует, сколько он получает от добычи, от цены. Цена падает – он снижает затраты, бурение, оборудование, закупки. Но если не происходит обновления, то нет и заказа машиностроителям.
Мы видим, что процессы, заданные правительством и активизированные работой Комитета ТПП по энергетической стратегии и развитию ТЭК и Союзом нефтегазопромышленников, неким образом идут, но и профессиональному сообществу и руководству страны надо прилагать радикально больше усилий к тому, чтобы российские сервисные бренды были всячески поддержаны. Необходимо государственное стимулирование развития сервисных и машиностроительных предприятий через корректирование нормативно-правовых актов, введение для всех добывающих компаний обязательных норм размещения заказов на территории страны.
‒ Как вы оцениваете перспективы разработки в России месторождений сланцевого газа?
‒ В широком обсуждении этой темы «виновата» Америка. И упор почему-то делается на увеличение добычи газа именно из сланцев. На самом деле в США газ добывается и из угольных пластов, много сделано для получения биогенного газа… Наверняка там появятся и другие источники углеводородов, потому что за десятилетия созданы необходимые экономические и технологические предпосылки. Десятилетиями стимулировалась разработка технологий, создавались условия для резкого увеличения объемов НИОКР на всех перспективных направлениях. Поэтому повторюсь: они бурят 100 млн метров в год, а мы ‒ 20; в Техасе 500 литров в день добывать выгодно, а у нас 5 тонн невыгодно брать с новых месторождений ‒ огромные затраты и налоги.
Важно, что в России достаточно месторождений как традиционного вида, так и с трудноизвлекаемыми запасами: от Баженовской свиты до залежей сланцевой нефти и газа. Но, подбираясь к любым залежам, необходимо все грамотно просчитывать с экономической и социальной точек зрения.
По данным Агентства энергетической информации США, Россия занимает сейчас 9-е место в мире по объему технически извлекаемых запасов сланцевого газа (8,1 триллиона кубометров). Первые три места занимают Китай (31,6 трлн м3), Аргентина и Алжир. В то же время по общему объему добычи природного газа мы сейчас находимся на втором месте в мире после США. Добыча газа на традиционных месторождениях дешевле, чем на сланцевых, поэтому в ближайшие годы у нас нет необходимости массово осваивать месторождения сланцевого газа.
В то же время добыча из сланцев требует применения самых современных технологий и постоянно совершенствуется, поэтому ради развития отечественной промышленности целесообразно уже сейчас начать заниматься пилотными проектами по добыче нефти и газа из сланцев. Потому что «сланцевая революция» ‒ это не только буровые установки-«железки», но и самая современная электроника, химия и т.д. Это сложнейшее производство, не уступающее по сложности полетам в космос. Я считаю, что перспектива освоения сланцевых и шельфовых месторождений, Баженовской свиты должна быть использована нами, как это уже сделали и делают норвежцы и американцы, для развития своего комплекса по производству отраслевого оборудования и нефтесервису.
‒ В чем, на Ваш взгляд, заключаются основные сложности на Каспии?
‒ Основными следует считать только экологические. Каспий – не море, а по сути ‒ озеро и единственный в мире «заповедник» осетровых с огромными пространствами их нереста и миграции Его экология чрезвычайно ранима. Если, например, нефтяная пленка опустится на нерестилище, то произойдет большая катастрофа.
Добывать нефть и газ там, конечно, не перестанут. Но совершенно очевидно, что необходимо резкое повышение технической, технологической и профессиональной надежности исполнителей и операторов проектов. Поэтому целесообразно, например, создать международные группы, комиссии для проведения экспертиз используемого оборудования и технологий. Однако такие группы должны создаваться именно прикаспийскими государствами. Можно понять стремление экспертов европейских стран по окружающей среде поучаствовать в судьбе каспийского региона, однако решать, каким образом снижать риск разливов нефти на Каспии, оценивать там состояние окружающей среды и договариваться о сохранности биоресурсов моря ‒ дело сугубо пяти прикаспийских стран. В этом суть действительно международного подхода к решению экологических и экономических проблем региона.
‒ Можно ли уже сегодня рассматривать создание региональных программ в сфере нефтегазодобычи как эффективный путь развития ТЭК в России? К примерам каких регионов можно обратиться?‒ Россия от Чукотки и Магадана до Калининграда настолько разная, что с одним программным шаблоном действовать просто преступно. Поэтому я всегда стоял за сильную региональную политику, подразумевая использование местных особенностей, регионального стимулирования, развития того или иного направления в нефтегазодобыче и вообще в недропользовании.
На сегодняшний день идеальный пример освоения недр демонстрирует Австралия. Там всего 22 млн жителей, но они как экспортеры сырья опережают нас. Кроме того, произвели, например, в 2012 году горного оборудования на 81 млрд долларов США и экспортировали его на 15 млрд. Для сравнения – всё добытое в 2012 г. в России золото можно оценить примерно в 11 млрд долларов. Кстати, в Австралии сейчас производится 6% от мирового объема программного обеспечения для горняков, и в ближайшие годы она предполагает стать основным поставщиком горного оборудования в Россию. Учиться надо! Хотя целенаправленному региональному освоению природных ресурсов можно поучиться, как я уже упоминал, и у Татарстана.
Кстати, основы региональных программ мы заложили в Тюмени еще в 1990 году, подготовив и приняв на первой же сессии областного Совета концепцию недропользования в Тюменской области. Именно областной Совет впервые в России огласил такие принципиальнейшие позиции, как платность пользования недрами, право территории на получение нефтегазовых роялти (20% с тонны нефти и с куба газа), право двух ключей, создание региональных комитетов по недрам, вертикально-интегрированных нефтяных компаний, небольших акционерных нефтедобывающих обществ.
Первые 10‒12 лет были трагически трудными. Однако область, Ямало-Ненецкий и Ханты-Мансийский автономные округа совместно пришли к сегодняшнему дню не просто с восстановлением, а добившись чрезвычайно большого социально-экономического развития территории. Прекрасно выглядят все города, везде хорошие дороги, современная инфраструктура, высокий уровень образования. Все это потому, что в начале 90-х регионом был выбран правильный курс, определена стратегия опережающего развития (которая легла в основу ряда федеральных законов) и получен колоссальный эффект от грамотного использования средств на благо людей.
Правда, сейчас у Тюмени должна быть новая программа развития. Причем необходимо опять идти на опережение, сознавая, как и 20 лет назад, что надеяться надо только на себя, на потенциал региона.
‒ С вашей точки зрения, насколько экономически оправдано вхождение в Арктику? К тому же при высоких экологических угрозах…
‒ Если считать это дело неоправданным экономически, то когда-то так могли сказать и о выходе на космические просторы. В чем была выгода? Одни риски и ноль отдачи, не считая военного фактора. Да, безудержно тратить финансы на «прекрасное далеко», казалось бы, глупо. Но это наше будущее, и его обязательно надо готовить.
В последовательности действий при освоении шельфа есть очень важный момент – опять-таки разведка! Разведка, в том числе разведочное бурение, по арктическому побережью в полосе 200‒300 км. Именно сейчас об этом надо задуматься! Нужно определить опорные точки, чтобы застолбить весь «ареал» месторождений и пройтись разведкой по побережью. Сегодня как никогда очень важна программа целевой и срочной разведки, и начинать её нужно с береговых точек.
В этой связи хочется напомнить об одном стратегическом направлении деятельности, принципиальном для успеха на шельфе, которым сегодня занимаются, но, как мне кажется, недостаточно. Это геология, география и океанология на основе академической науки. Мы спустили батискафы на Северном полюсе, установили флаг России на дне Северного Ледовитого океана, но уже давно настал момент фундаментально заняться геологией Арктики, географией шельфа. Делать это необходимо основательно, на академическом уровне с применением инновационных методов и разработок ‒ и не только ради разведки месторождений. Важно вспомнить подход, который всегда отличал Россию: фундаментальное, последовательное, въедливое академическое исследование арктических просторов, недр и происходящих там процессов. Важно сформулировать запрос государства на системное накопление знаний, которые обязательно перейдут в качество научных открытий и создадут благоприятную почву для успешной деятельности россиян в Арктике по всем направлениям, включая оборонное.
А вот надеяться на то, что завтра зафонтанируют шельфовые углеводороды, ‒ наивно. Все ещё впереди!